– А ты сомневаешься? – Ганс глянул на меня недобро, улыбка его превратилась в злой оскал. – Ты же сам встречался с ним, разговаривал. Ты сам видел, какой он охренительный человек! Да таких людей – один на миллион! Что-то не понимаю я тебя, док – мозги у тебя вроде бы есть, и душа есть, отчего же тогда недоверие такое? Такое впечатление, что ты постоянно ждешь от Ганса какой-нибудь подлости…
– Ладно, не кипятись! – Я хлопнул Родиона по плечу. – Замечательный Ганс человек, кто бы спорил. Я дал ему клятву быть преданным подлизам до самой смерти.
– Искренне поклялся?
– Родион, перестань! Как я мог еще поклясться, если не искренне?
– Кто тебя знает…
– Ты меня знаешь! – крикнул я, и люди, стоящие неподалеку, невольно обернулись на голос. – И она знает, – я показал пальцем на Женю, – и все ваши, с кем я имел дело, отлично знают, как я к вам отношусь! Мне что, кровью дать расписку в лояльности?
– Тише, тише! – Родион скорчил примирительную гримасу. – Ладно, док, извини. Все нормально.
Вот так со всеми подлизами. Каждого из них можно грубо облаять, даже матюками обложить – бровью не поведет, не обидится, настолько уверен в своем личном совершенстве. Но стоит хотя бы полунамеком задеть Его Превосходительство Ганса, как любой фрагрант тут же встает на дыбы, начинает бить копытами и пускать пену. Говорю я вам: все тут непросто. Есть у них душевная и умственная зависимость от Ганса, есть.
Интересно, что случится, если Ганс умрет? Они выберут себе нового Суперподлизу и будут преданно смотреть ему в рот? Или все же избавятся от муравьиных комплексов и станут свободными индивидуумами?
Трудно сказать. Увидим. Может быть, я даже доживу до этого – если повезет.
– А сам Сазонов? – спросил я. – Он не придет сюда, в эту роскошную залу, не осчастливит нас своим присутствием?
– Нет. Боже упаси от такого, ни к чему это сейчас. Он почти не появляется на людях, там, где в него могут выстрелить. Либо в доме своем бывает, либо в приемной, где охраняют его по полной программе.
– Что-то не заметил я в доме охраны.
– Потому и не заметил, что охрана хорошая, – заверил Агрба. – За последние полгода в Сазонова стреляли три раза.
– Я слышал об одном покушении.
– Три, – Родион показал мне три пальца. – При первом убили шесть человек. Положили из автомата, из банального армейского «Калаша», а Ганс выжил только потому, что фрагрант. В Ганса попали тогда пять пуль, но через месяц он снова был в строю. Ты бы поставил его на ноги, док?
– Черт знает, – откровенно сказал я. – Через месяц… сложные ты условия ставишь. Пять пулевых ранений… Проникающие были?
– Все в грудную клетку, половина навылет. И две пули в сердечную сумку. Как оно там у вас называется?
– Перикард. Не могу сказать, смог ли бы я его вытянуть. Звучит список очень плохо. С таким набором ран чаще всего умирают на месте, и везти в больницу ни к чему.
– Так вот, после первого покушения мы резко перешли на осадное положение, при следующих инцидентах действовали четко и грамотно, поэтому мало кто о них знает. А нам, сам понимаешь, лишний раз о себе рассказывать не хочется.
– Ладно, недолго осталось, – сказал я, пытаясь перевести разговор в более приятное русло. – Скоро выборы.
– Выборы, говоришь? – Родион тяжело вздохнул, и я вдруг увидел, насколько он устал, как измучен не прекращающейся ни на час работой. – Да, конечно, выборы… Все, док, пока, дай лапу. Вряд ли ты увидишь меня до выборов – меняю хату, да и отпуск твой скоро кончится. До встречи, сестренка, – он поцеловал Женю в щечку. – Берегите себя.
И ушел.
* * *
А мы все бродили по залу, постоянно останавливаясь, чтобы побеседовать с очередными людьми. Я продолжал накачиваться коньяком, вливал его в себя, хотя алкоголь с трудом лез в горло. Мне становилось все скучнее и тоскливее. В конце концов, после очередной беспредметной и бесконечной болтовни об акциях некоего нефтяного предприятия, я наклонился к ушку Жени и прошептал:
– Я больше не могу, плохо мне. Давай уйдем.
– Давай, – неожиданно легко согласилась Женя. – От тебя тянет перегаром, еще немножко, и упадешь.
– Я плохой?
– Ты самый лучший. Просто ты не привык.
– А привыкать обязательно?
– Я не настаиваю. Не хочешь – не привыкай, твое дело.
Типичная Женина фраза. Означала она приблизительно следующее: «Постель у нас общая, а в остальном у каждого – личная свобода. Ты, Дима, ограниченный, не можешь догнать меня по уровню, но я воспринимаю это спокойно, потому что ты милый и не доставляешь мне неприятностей».
Типичная фраза для подлиз. К обычным людям они относятся со снисхождением и некоторой жалостью… я бы назвал ее высокомерной, хотя сами подлизы так не считают.
– Идем домой? – спросил я в надежде, имея в виду именно постель.
– Нет, пока не домой.
– Ну вот… А куда?
– Сейчас узнаешь.
Она опять играла мною – одной из любимых ее игрушек. Может быть, я был даже лучше компьютера. И я снова был не против. В первый раз за всю жизнь я позволил девушке доминировать в наших отношениях. Случись это с какой-либо другой особью женского пола, я без промедления послал бы ее к черту. Но Женя отличалась от всех девушек на свете – во всяком случае, для меня. И единственный способ прекратить ее игры был только один – расстаться с ней.
О чем я и помыслить не мог.
Ее холодные пальчики проскользнули меж моих узловатых пальцев, несколько отвыкших к тому времени от хирургической работы. Женя крепко схватила меня за руку и потянула к выходу из залы. По пути нам снова встретился клоун Фома Никитич, довольно нетрезвый, утерявший в ходе вечеринки цилиндр (вероятно, предназначенный, чтобы доставать оттуда кроликов за горячие бело-розовые уши). Он широко расставил верхние конечности, и шатаясь из стороны в строну, с криком: «Куда же вы, душа моя Женечка?!», преградил путь. Я с трудом сдержался от того, чтобы сказать распорядителю резкие слова. К счастью, сдержался, в этом мне помогла Женя – она на короткий миг приникла к его волосатому уху и что-то туда шепнула. Клоун на мгновение стал еще более багровокожим, чем был до этого, потом довольно кивнул, притронулся к щеке Жени в ласкающем жесте, а затем, вы не поверите, с размаху шлепнул меня по заднице.
Вот вам и распорядитель, вот вам элитный раут. Сплошное пьянство и хамство.
– Дмитрий, – сказал этот паяц, – ты похож на хорошего человека, сегодня ты мне понравился, дружок. Но ты новый человек для нас, и хочу тебя предупредить: если ты сделаешь Женечке хоть что-то плохое, я лично сделаю тебе тепель-тапель. Убью тебя кочергой по башке. Ты понял?
– Договорились, Фома Никитич, – сказал я, леденея лицом от нанесенной обиды, и все же держа себя в руках, как подобает достойному человеку. – Счастливо оставаться, Фома Никитич! Не ешьте много жареного и сладкого, не употребляйте копченостей и плохого вина – это вредно, поскольку может вызвать разлитие желчи. Не забудьте принимать поливитамины. Adios!
[31]
