Время шло. Посмотрев на часы, Шейн увидел, что уже почти три часа пополудни. Дважды ему пришлось просить разрешения сходить в ближайший туалет для людей. Его воспитанные на западный манер ноги уже несколько раз сводило судорогой от сидения по-турецки, и ему приходилось по-собачьи вытягивать их на полу.
Годы службы у алаагов вытравили в нем всякую неловкость, которую он поначалу испытывал, когда приходилось по-собачьи сворачиваться на полу какого-то помещения, где он ожидал разговора с одним из алаагов. Но сейчас, после нескольких часов ожидания, ему пришло в голову, что ему не хочется, чтобы в этот раз Лит Ахн пришел и застал его лежащим на полу. Поэтому он снова уселся, устраиваясь поудобнее со скрещенными ногами и приготовившись ждать в таком положении, пока не состоится его интервью с Первым Капитаном.
Через некоторое время он перестал обращать особое внимание на входящих в офис посетителей и на то, что мог бы услышать от адъютанта, когда тот время от времени отвечал на сообщения, приходящие на устройства связи. Как и в предыдущих случаях, когда приходилось так долго ждать, сознание улетало из тела. Шейн больше не отдавал себе отчета в том, что сидит на твердом полу, что ноги опять начало сводить судорогой, и даже в течении самого времени.
Но, в отличие от прежних случаев, когда сознание просто уходило, оставляя его в состоянии дремоты с широко открытыми глазами, без каких-либо мыслей, на этот раз его сознание где-то блуждало.
К нему пришли воспоминания о моментах важных и не очень. Он вспомнил, как ему сказали, чтобы он не залезал на колени к тете. Он помнил, что проделывал это с матерью, когда она была жива и здорова, а он сам был еще совсем маленьким. После смерти матери тетя терпела его попытки забраться к ней на колени всего несколько дней, но потом настало время, когда она стала отталкивать его.
«Ты теперь большой мальчик,- говорила она ему.- Не надо, чтобы кто-то держал тебя на руках».
В этот момент его душа плакала - он вовсе не был большим мальчиком, не мог еще ходить в детский сад и чувствовал настоятельную потребность прибежать к кому-то, кто мог его приласкать.
Пришли воспоминания и о разных эпизодах его школьной жизни, когда старшие одноклассники оставляли его в стороне, не разрешая участвовать в своих затеях. С большой остротой и силой вспомнился ему тот момент, когда он впервые нацарапал контур Пилигрима на кирпичной стене под распятым на крючьях человеком в Аалборге.
Он вспомнил, как впервые увидел Марию на экране в офисе Лаа Эхона. Он вспомнил, как шел мимо верхового алаагского часового вблизи здания Парламента после того, как нарисовал символ Пилигрима на часах Биг-Бена. Он вспомнил прошедшие с тех пор ночи и дни с Марией - ее близость сильно изменила его. Он только сейчас осознал, насколько глубоки эти изменения.
Когда-то он рассмеялся бы при мысли, что может умереть, чтобы защитить или спасти кого-то. Для него на грани совершенной глупости было всерьез задуматься о том, что он может рисковать своей жизнью, чтобы избавить какого-то человека от смерти или несчастья.
Теперь-то он знал. Его представление о том, как страшна будет такая смерть, не изменилось. Она вызывала в его сознании не меньший ужас; но теперь он знал, что пойдет на смерть вместо Марии - что, по сути дела, он принял решение сделать именно это, хотя и не предполагал этого, увидев Марию в первый раз и уехав из Милана, чтобы отвести от нее подозрения алаагов.
Теперь мысль о ее смерти стала для него непереносимой. Страдания и смерть других людей, которых он узнал, вроде Питера или Иоганна из миланского Сопротивления, ему хотелось бы предотвратить любой для себя ценой. И наконец дошло до того, что он не мог больше терпеть страдания расы, к которой принадлежал, в целом.
Это было странно. Он не ощущал себя более бесстрашным, хотя ради Марии, разумеется, сделал вид, что не только может заставить алаагов покинуть Землю, но и после этого уйти невредимым из Дома Оружия.
Эта последняя надежда - он знал - всегда была и останется самой несбыточной из всех надежд. Вопрос не в том, зачем Лит Ахну надо уничтожить его, даже если соплеменники заставят Первого Капитана уйти с поста. Вопрос будет заключаться в том, какая может найтись у Лит Ахна причина не уничтожать зверя, не только являющегося лидером мятежного скота, но и лично предавшего доверие Лит Ахна и ставшего его врагом.
Удивительно, но определенность собственного конца была ему безразлична. На его пороге появился лев, но появления этого льва он рано или поздно ожидал. А между тем он нашел человека, которого можно любить и который любил его. И кое-что он успел совершить и не дал своей жизни бесследно исчезнуть. Все люди в конце жизни надеются, что их существование не было бесполезным, и его жизнь была именно такой. Это было таким чувством, по поводу которого могли бы прийти к согласию даже люди и алааги, если бы только алааги появились на Земле не как завоеватели.
Он совершил-таки нечто, и предстоящее ему уже не имело большого значения. Его воображение не то чтобы отказывалось, но было не в состоянии нарисовать картину того, что последует после его разговора с Лит Ахном. Как будто какая-то комната существовала в его воображении, но была заполнена бетоном, и не удалось бы войти в нее, даже если бы захотелось.
Он думал о том недолгом времени, когда они с Марией принадлежали друг другу. Воспоминания о проведенных вместе днях и ночах пришли к нему как необычайно ценные сокровища, которые хочется рассматривать вновь и вновь. Он вспоминал их последние несколько дней в Лондоне. Вспомнил, как остановился в дверном проеме, ведущем на маленький балкон в их миланской квартире, и как увидел ее и Питера - наклоненные друг к другу головы, сплетенные кисти рук, как будто в обещании чего-то или молитве.
Тогда к нему, не вызвав эмоций, пришло понимание того, о чем он мог бы догадаться уже давно,- что она и Питер когда-то любили друг друга. Возможно, что все еще любят - и сплетенные их руки были доказательством этого. Шейн не сомневался, что все последние несколько месяцев она искренне любила именно его. Они были слишком близки, чтобы он мог предъявлять к ней какие-то претензии.
Но, возможно, прежде Мария была близка с Питером - может быть, именно поэтому Питер оказался в Милане в то время, когда Шейна схватила и допрашивала группа Маротты.
Ничего невозможного не было в том, что Мария могла быть все еще влюблена в Питера, несмотря на свое чувство к Шейну.
Шейн внезапно испытал чувство огромного облегчения, когда наконец понял это. В конце концов, Мария с Питером будут снова вместе - и если Шейн победит, они будут вместе в мире людей. Если алааги покинут Землю и не разрушат ее, Мария с Питером смогут жить нормальной жизнью, пожениться и иметь детей, как это было с людьми в прошлом и может быть снова. Если же алааги разрушат Землю, покидая ее, тогда, конечно… Но если не произойдет ни того ни другого и алааги нанесут поражение Пилигриму и преодолеют все сопротивление человеческой расы, даже тогда Питер с Марией смогут под другими именами спрятаться среди миллионов зверей, населяющих этот мир, и все же вести совместную жизнь. И Шейн отчасти обеспечит им такое будущее.
