Я почти не помню, когда в нашей жизни появились Корпорации. Порой мне кажется, что они были всегда. Безликие хозяева мира, поначалу они были где-то далеко-далеко. Не здесь. Быть может, на изгаженных просторах России, или в далеком и не очень понятном Китае. За океаном, а может, на юге, за необъятной разлившейся Сахарой. Это же просто город, говорил мой отец маме долгими вечерами, Европа растет, всех этих мусульман надо где-то пристраивать, а земли из-за поднятия уровня океана все меньше. Так должно быть, так будет лучше.
Отец бросил свою оранжерею, которая и без того уже почти не могла нас прокормить, и пошел устраиваться на новую биофабрику, что в одночасье возникла за километр от нашего дома. Его новая работа помогла маме отдать меня не в ближайшую муниципальную школу, а в частное заведение, в которое нужно было ездить на монорельсе. Через два года, когда мне уже исполнилось восемь, отец умер. Внезапно и по неизвестной причине. Мама потом рассказывала о какой-то утечке биоматериалов, не уверен, что какие-то детали были ей действительно известны.
После смерти отца оставшийся никому не нужным хрустальный дворец на заднем дворе стал совсем черным, погрузившись в непроглядную тень недавно отстроенного многоквартирника. Мне пришлось перебираться в муниципалку, а маме – продавать дом давно охочим до нашего квартала агентам. Не прошло и года, как мое тайное убежище – память об отце под сводами некогда сверкавшего кварца – снесли, оставив на его месте лишь котлован очередного химического процессора. Тогда никто уже не пытался выделять спальные районы и промышленные. Земля вокруг мегаполисов все дорожала, и ее становилось все меньше, а горные и заболоченные районы становились все более пустынными – они были никому не нужны.
Оказавшись в среде типового жилья и типовой жизни, я неожиданно окунулся в мир, неизвестный взрослым, привыкшим к собственной жестокости, к собственным проблемам. Мир детства в каменных башнях мегаполиса, безумный мир государственных школ и изгаженных подворотен – это все разом стало моим, заменив собой полузабытый мир живых цветов, мир частной школы с приветливыми учителями, мир родного дома.
А ведь я помню, что в детстве, которое закончилось для меня смертью отца, я читал какие-то книги, сколько же времени прошло, чтобы у меня снова появилось на это время. Жизнь на Земле сейчас такова, какова она есть. И даже развернувшееся исследование планет нас не спасет. Так говорю не я.
Тогда же, осенью 84-го года, я познакомился с тем, что на языке умников из комитета народного образования называется социальной адаптацией.
Проще говоря – пришел домой весь в синяках, с разорванной курткой, без зуба, но зато с ободранными о чужие части тела кулаками. Мать причитала весь вечер, пытаясь прикинуть в уме, сколько денег на социальном счету, оставленном нам от щедрот после смерти отца. На новую куртку там явно не набиралось, пришлось отстирывать и заштопывать то, что есть.
На следующее утро я прихватил с собой из дома увесистую дверную ручку, вывезенную невесть зачем матерью при переезде. Я бы не сказал, что нравы, царившие в школе, меня сильно удивили – в нашем подъезде я уже успел навидаться многого. Разве что тот уровень звериной жестокости к чужаку. Как и всю мою последующую жизнь, опереться, помимо собственной детской решимости, мне было не на что.
В то утро я проскользнул мимо дежурившей на входе знакомой морды – понятно, года на два старше меня, как же иначе, – чтобы успеть перед занятиями забежать в учсектор, где сунуть в окошко поддельное заявление мамы, чтобы мне заменили дополнительные классы по литературе на атлетику. Это мне казалось залогом успеха. Что хорошо, я уже тогда был парнишкой сухощавым, но резким и крепким. Я не собирался терпеть этих зверей, как терпели их другие.
Спортивный зал, таким образом, у меня значился чуть не каждый день, и уже в первый свой заход я, плюнув на крики учителя, пошел в угол и долгих полчаса, не говоря ни слова, мутузил там облезлую грушу, как мне показалось, очень ловко и больно. Пары замеченных на себе косых взглядов мне хватило, чтобы понять – я на правильном пути. На попытки своих новых товарищей по несчастью завести разговор я покуда решил не отвечать. Мне они не помогут. А там посмотрим. К слову, в тот вечер по дороге домой особых приключений со мной не случилось, что весьма обрадовало мою несчастную матушку.
На следующее утро я проснулся вполне приободренным, будущее виделось мне в более радужных красках, так что я даже не без удовольствия смел с тарелки опротивевшую кашу, вытерпел провожающий поцелуй матери и побежал по лестнице – сверху вниз лифт в нашем доме останавливался только на каждом пятом этаже.
Стоит ли упоминать, что, не пройдя и квартала в направлении школы, я наткнулся на знакомую компанию, две-три физиономии выделялись свежими синяками – не хуже моих, ничем не хуже. Только противников на этот раз было совсем много. Они накинулись на меня молча, не дав издать и звука, оттащили в сторону под косыми взглядами случайных прохожих. На помощь мне никто не спешил, да я и не верил в такую помощь. Чего хотели от меня эти малолетние изверги? Да ничего.
Я как мог отбивался, а потом с какой-то звериной решимостью, молча и изо всех сил вцепился зубами, руками, чем попало в одного верзилу, которого можно было принять за их вожака. Яростное мое рычание заглушило собственную боль, а потом и оно ушло на задний план под истерическим воплем раздираемого на части моей яростью полубезумного, испуганного существа.
Меня оттащили какие-то мужики в заводской форме, вокруг обезображенного мною малолетнего подонка образовался тот молчаливый круг пустоты, который можно увидеть в зоопарках вокруг редких тропических гадов – никто не знает, на кого тот попробует броситься. Странно, но ведь среди этой шпаны была всего пара человек старше меня – остальные были и вовсе сопляками.
Я глядел сквозь кровавую пелену и видел в глазах своих обидчиков ужас. Это было мне хорошим уроком. Не бойся смерти и боли – и ты сам станешь чужим воплощенным страхом.
И вот меня, расхлюстанного, едва умытого, отвели к директору школы, тот долго смотрел, потом коротко что-то сказал моей новой классной, а меня отпустил. За мной вроде как был установлен какой-то надзор, но я дураком не был и в школе с тех пор оставался паинькой, а учился я хорошо, не то что мои оболтусы-однокласснички.
Но до конца начавшегося мучения были еще годы и годы, а пока я просто старался не расставаться с моей многострадальной грушей. А еще, выходя за ворота школы, я теперь всегда доставал из-за пазухи здоровенный ржавый гвоздь. Это потом мне подсказали – загремишь, если что, в приемник, а там и на малолетку. С тех пор как в пятидесятые изменили законы, «по-взрослому» сажали уже с десяти лет. А там и рудники через пару лет, как порт приписки.
Впрочем, мне об этом думать было рано, я еще хотел побольше читать хороших фильмокниг, по-своему, по-звериному, по-детски любил свою маму, и даже учился с удовольствием, особенно если это была не бесполезная математика, а любопытная химия и самое главное – инженерия.
Постепенно за первый год моей учебы в социалке я обзавелся и друзьями. Хотя нет, их скорее можно назвать лишь приятелями. Мы болтали ногами на переменах, травили детские до идиотизма анекдоты, жаловались на родителей. Одноклассники и вообще ровесники после той истории относились ко мне настороженно-миролюбиво, «пострадавшего» от моих ногтей и зубов ненавидели многие. А уж после истории с приходом в директорскую родителей этого кретина – жалобу писать – тут уж весы окончательно качнулись в мою сторону.
