2
Самое лучшее в любом дежурстве – то, что оно рано или поздно заканчивается и, выполнив все формальности, напутствовав сменщика и отрапортовав начальству, можно почувствовать себя достаточно свободным, чтобы заняться наконец своими личными делами. А они есть и у полицейского.
К патрульному Геру это относилось даже в большей, может быть, степени, чем к его коллегам. Наверное, потому, что они все были людьми семейными, а он – нет; если кто-то придерживается мнения, что человеку бессемейному живется легче, потому что у него проблем меньше, то он ошибается. Конечно, семья создает проблемы, однако они являются, так сказать, штатными, типовыми, к ним привыкаешь и по прошествии не очень длительного времени воспринимаешь уже и не как проблемы, но просто как неотъемлемое условие существования. Пути решения этих проблем давно известны, как и то, что до конца справиться с ними не удастся никогда, но даже и это воспринимается как правило игры всего лишь. А вот для человека, семьей не обремененного, проблемы возникают каждый раз заново (если только он, разумеется, не принадлежит к убежденным анахоретам, а следовательно, нуждается в другом человеке, близком пусть не по закону, но по фактическим отношениям). Заново – потому что человек, в котором ты нуждаешься, формально независим и в любой миг может покинуть тебя, ничего не объясняя и даже не прощаясь; а потому отношения с ним требуют гораздо большего внимания и порою жертв, чем внутрисемейные: в семье закон тебя защищает, а в отношениях, если можно так сказать, свободных ты совершенно беззащитен, целиком зависим от мыслей, настроений, желаний и прихотей партнера, особенно если партнер – женщина. И пусть даже кажется, что опыт дает тебе возможность предугадывать и по возможности предотвращать осложнения, уподобляясь шахматисту, что просчитывает действия противника на несколько ходов вперед, то такие мысли годятся разве что для самоуспокоения, а всякое сходство с шахматами является мнимым хотя бы потому, что в шахматах существуют твердые правила, нарушать которые нельзя, а в отношениях – ну, скажем, любовников (хотя это определение весьма поверхностно) никаких твердых правил не существует, они изобретаются, вводятся и отменяются по ходу действия. Наверное, отношения семейные и внесемейные точнее всего было бы сравнить в первом случае с отношениями метрополии и колонии, а во втором – между двумя суверенными государствами, чьи интересы в данное время совпадают, но уже завтра могут оказаться полярно противоположными. Правда, именно это сравнение в голову патрульному Геру не приходило, поскольку высокая политика его никогда не интересовала и представление о ней у него было донельзя расплывчатым. Но и те весьма конкретные формы, какие обретались его мыслями, вовсе не вели к спокойствию и уверенности. Особенно сейчас.
Полицейский обязан быть неплохим психологом – в отведенных ему пределах, конечно. Гер таким и был. И совершенно точно ощущал, что тот уровень спокойствия и устойчивости, который до сих пор был присущ его отношениям с Виргой, начал вдруг и стремительно снижаться, колебаться, так что и спокойствие на глазах перерождалось в свою противоположность, и под ногами вместо устойчивой почвы, вместо, скажем, материковой плиты оказался вдруг песок – и хорошо еще, если просто песок, а не плывун. К чести Гера надо сказать, что он ощутил это первым – тогда, когда Вирга сама ничего подобного еще и не чувствовала; так опытный целитель замечает симптомы развивающегося недуга тогда, когда заболевший еще ни о чем таком и не подозревает. Гер поставил диагноз – и это заставило его всерьез задуматься. Поэтому, сдав дежурство, он и домой направился пешком, не пользуясь транспортом: каждодневно выхаживавший десятки верст в ходе патрулирования, он привык именно в движении думать самым продуктивным образом и находить верные решения. И вот сейчас он шагал, думал, и с каждым шагом мир представлялся ему все более ненадежным, мрачным, неуютным – словом, каким-то не таким.
Он принялся анализировать положение. Оно, как Гер понимал, заключалось в том, что связь между ним и Виргой уже ослабела и продолжала разрушаться, грозя вот-вот прерваться окончательно. Он подумал: а может быть, это и к лучшему? Может быть, не зря пришла такая пора? Вирга ввязывается во что-то непонятное, но явно нехорошее, опасное, чреватое нежелательными последствиями; так не лучше ли вовремя отойти в сторону, предоставив женщину ее собственной судьбе? В конце концов, она вовсе не единственная на свете; не такой уж он ничтожный, чтобы не найти что-то не хуже, а даже и лучше. И не стар, и не уродлив, и – главное – при своем скромном образе жизни успел, правдами и неправдами, заработать и отложить… (Гер даже в мыслях не стал называть суммы, чтобы никто не подслушал, но лишь очень удовлетворенно улыбнулся), да, весьма немало смог намолотить – и разумно поместить, кстати сказать. В отличие от Вирги, которая (он точно знал) хотя и не бедствовала, но заначек никаких не имела, жила, что называется, из руки в рот, и случись что, вмиг ухнула бы на самое дно. Так вот, нужно ли было ему сейчас так переживать происходящее? Может, напротив?..
Мысль была совершенно разумной, логичной, просто естественной. Так показалось ему в первые мгновения. Можно было сразу вздохнуть облегченно, признать проблему мнимой и отогнать все волнения, тем более что и другие предметы имелись для серьезных размышлений, например – в патрульной службе он положенный срок уже заканчивал, значит, напрашивались какие-то меры по продвижению не просто вверх, но именно в том направлении, какое ему самому казалось предпочтительным, и в этом деле каждый шаг нуждался в тщательном обдумывании и точном исполнении. Так что проблема с Виргой была совершенно не ко времени.
Все так. Но почему-то Гер даже не удивился, когда вот эта самая мысль не задержалась в сознании, но лишь проскользнула, ни за что не зацепилась, ни с чем не прореагировала – и с той же скоростью исчезла. Как будто ее и не было вовсе.
Значит – что же? Неверной была мысль, раз уж его нутро ее не приняло? Скорее всего, так. Ну а что же тогда делать?
И, словно только этого вопроса и дожидаясь, тут же появилось другое соображение, настолько естественное, что показалось удивительным: да почему оно только сейчас возникло, а не вчера, не месяц, не три года назад? Такое простое и, как бы сказать, всеобъемлющее вроде бы…
Жениться на ней, вот что нужно. И все. И рвущаяся связь вдруг превратится в нерушимую. Железную. Самую сильную.
«Чего ж ты раньше не подумал? – упрекнул Гер самого себя. – Свободу свою мужскую берег? А она только затем и нужна была тебе, свобода, чтобы к Вирге приходить, видеть ее, слышать и обонять, а потом – раздевать, укладывать в постель и владеть, владеть ею, забывая самого себя… Но этого как раз никто у тебя не отнимет – наоборот… Может, ты из-за того медлил, что сама она как бы на такое дело не намекала, наоборот, делала вид, что ее нынешнее положение устраивает, а семья ей вовсе ни к чему? Ну, может, и поэтому, поскольку это и с твоими собственными мыслями совпадало. Но ведь это все игра, не более, просто из боязни, что, заговорив о семье, тебя оттолкнет, и ты ее бросишь. А этого, значит, она боится. Да и чего удивительного – в нашем мире таким, как она, без защиты долго не прожить. Но если я сам ей предложу и о дальнейших возможностях сделаю намек-другой – скажем, вместо этого ее домика создать настоящую гостиницу, раз уж у нее к таким делам способности, а средства я вложу, – да конечно же, она от счастья места себе не найдет! Да, именно так и надо сделать – и обоим будет только лучше… Где же ты была до этих минут, идея? Но ничего – лучше поздно, чем никогда…»
