Вот так размышляя, Гер уже не шел, а почти бежал, не только сохраняя в себе, но и все усиливая возникшее настроение; при этом как-то не прорезалась и еще одна, закономерная вроде мы мысль: так ты что же, любишь ее, выходит? Не прорезалась, потому что любовь в представлении Гера была понятием неопределенным, каким люди оперируют в юном возрасте, когда вообще все представления о жизни весьма туманны и беспредметны. Любовь – это на экранах, а в жизни все проще и надежнее. Семья, союз, дело. Остальное все – только воображение.
Он замедлил бег лишь перед самой ее калиткой. Тут уже профессиональный навык сработал: остановиться, оценить обстановку, да и дыхание утихомирить, не врываться же к Вирге в таких вот растрепанных чувствах. Войти надо, как всегда – спокойным, твердым, чтобы сразу в душе ее возникло ощущение: вот и вернулся защитник, очень нужный человек…
Вокруг все было тихо, спокойно. Ни прохожих, ни проезжих. Ну, понятно: поздно уже, нормальные жители спать ложатся или уже сны просматривают, кто с кристаллом, кто – свои собственные, неорганизованные. Окна темны, значит, постояльцы (наверняка же она сегодня нашла клиентов, у нее на это рука легкая) спят уже; а вот в двух окнах второго этажа не свет, собственно, но отблеск – значит, свет в тех помещениях, что выходят на противоположную сторону. И это тоже в порядке вещей.
Он подошел к крыльцу, поднялся, потянул дверь. Она не поддалась. Заперта. Очень разумно, правильно: в темное время вход должен быть закрыт, и далеко не всякого можно впускать, а только хорошо известных людей. Таких, в частности, кто, взяв висящий молоточек, стучит давно условленным стуком. Вот так.
Он постучал. Обождал, представляя, как услышит сейчас ее частые, легкие, как бы летящие шаги, что донесутся справа – если она из комнаты, и слева – если из кухни.
Вот они – шаги. Приближаются.
Гер насторожился. Нахмурился.
Шаги легкие, как бы крадущиеся. Почти неслышные, но не для тренированного полицейского слуха. И – редкие. Это не ее шаги.
И голос – тоже не ее. Мужской голос, в котором – и подозрение, и угроза, и ощущение силы:
– Мест нет. Так что по-быстрому отваливай!
3
Странные дела могут твориться с людьми, если вокруг них бродят свободные души в поисках временной квартиры. Для этого не обязательно находиться в вагоне подземного личного экспресса. Можно и, как уже упоминалось, на агроне в сопровождении боевых капсул мчаться даже быстрее, чем заглубленный поезд, запутывая маршрут до полной непонятности. Это дает неплохую возможность увернуться от прицельного огня и даже от управляемой ракеты, на которую у сопровождения найдутся ничуть не хуже управляемые антиракеты вкупе со всей техникой своевременного обнаружения и локации. Однако от внезапно накатывающейся слабости и дремоты высота, как и глубина, не спасет. Потребовать чашечку крепкого черного кофе, чтобы прогнать не ко времени возникшую сонливость? (Ведь сейчас как раз подошло время подумать – открывать ли кредит Альмезотскому Университетскому союзу для приобретения новой, современной научной аппаратуры или же отклонить просьбу, подсказав, что все они гребут под себя неимоверно – за каждый экзамен и за всякую консультацию, так пусть сами себя обложат хоть на небольшой процент и тем самым все свои проблемы решат.) Но пока готовят эту чашечку кофе, сон ухитряется уже сморить хозяина прямо в кресле, он даже до дивана не успевает добраться. И вот уже банкир крепко спит, и ему видится весьма странный сон: что он и не президент великого банка вовсе, а какой-то монашествующий субъект – это при том, что наяву он терпеть не может и монахов, и вообще духовное сословие, не потому, что верит или не верит – свобода совести, в конце концов! – но потому, что храмовый банк блаженного Мухарона является крупнейшим и вреднейшим конкурентом Банковской унии и благодаря хитрости и подлости чернорясных отцов потихоньку, но безостановочно роет каналы и таким образом отводит полноводнейшие финансовые потоки на свои поля. Нет, банкир никоим образом не жалует всю эту рясофорную публику и уж подавно никогда не мечтал сделаться одним из них; и вот поди ж ты – оказался, пусть даже и во сне. И, с одной стороны, испытал при этом даже какое-то облегчение: канули вдруг в неизвестность заботы о семье, о жене и детях, а раз о жене – то, значит, и о ее любовниках (а такие заботы неизбежно возникают; конечно, иметь любовников – явление всеобщее и в основе своей престижное, но лишь при условии разумного их выбора: надо же соблюдать принятые приличия, а не опускаться чуть ли не на самое дно!), а также о детях, которых никак не удается научить разумному обращению с деньгами, они – дети – ведут себя так, словно деньги возникают как-то сами собой, как будто существует неиссякаемый источник, из которого сколько ни черпай – все равно он всегда остается полным… Много, много забот и тревог связано с семьей, и когда вдруг оказывается, что ее просто не существует, какой тяжеленный груз сваливается с плеч, как легко становится жить и работать!
Но вот с работой что-то во сне совсем не так. Вместо того чтобы заниматься важнейшими делами, которых в серьезном банке всегда выше головы, рассматривать просьбы о кредитах, решать вопросы инвестиций, взвешивать на незримых, но точнейших весах все за и против при оценке возможных контрагентов, правильно строить отношения с другими банками – да их миллион, всяких дел! – человек вдруг начинает терять время на какие-то совершенно нелепые размышления. Например: а хорошо ли вообще так много думать о деньгах, отдавать им все силы и помыслы, считать их главным в жизни – и другие подобные нелепости. Да таких вопросов на самом деле и не существует вовсе! Вы спросите хотя бы у новорожденного младенца – он не ответит, потому что говорить не умеет, но покажите ему сотенную банкноту – и увидите, как он за нею потянется, как вцепится, сразу же сунет в рот; но вы ему этого, конечно же, не позволите, а мягко внушите, что деньги надо не в рот тащить, а в банк… Если не деньги главное в жизни, то что же? Деньги – материя волшебная, недаром ее можно превратить во что угодно, что только ни придет в голову. И всякий, кто обладает умением увеличивать их количество, сам является не кем иным, как волшебником, что бы там ни говорили. Как же могут даже и во сне возникать подобные идиотские вопросы? Уж не подступает ли переутомление? Может быть, отложив дела, уехать хотя бы недельки на две куда-нибудь подальше, где тишина, никаких забот, одна лишь природа – вода, песочек, густой лес, где на каждом дереве вместо листьев растут – все они? Они же из почки вылезают маленькой пятерочкой, подрастают, превращаясь в десятку, в четвертной, а вот и полсотни уже, и сотня – колдовство роста, торжество подлинной жизни, рост учетной ставки – и… Да что ты делаешь, идиот?!
Этот гневный окрик адресован себе самому в сновидении. Потому что там он вдруг начинает обрывать великолепную листву, не снимать бережно в пределах разумного процента, но все подряд, и рвать в клочья, топтать, и даже… «Нет же, нет, не хочу этого!» Даже неизвестно откуда взявшийся огонь подносит он к возникшей уже куче – а деньги ведь и свежие горят, сырые, их сжечь – проще простого! «Скорую» сюда, с санитарами! Я сошел с ума, в клинику меня, лечите скорее, иначе не знаю, что тут начнется, конец света, вот что, потому что мир без денег способен только погибнуть! Быстрее, говорю вам! Ко мне! Сюда!..
