Второй:
«Легко сказать: дать денег. Нужно очень много денег. Кто даст? И под чьи гарантии?»
Первый:
«Даст исламский Восток. Потому что от этих денег выиграет Россия, но и сам ислам – тоже, и не только в военном и политическом отношениях, но и в деле собственного единства. Что же касается гарантий, то это уже подробности, которые нужно еще разработать, однако основную гарантию можно назвать уже сейчас: не словесная, а практическая готовность России идти навстречу».
Сварливый:
«Хорошо, предположим, что все так и произойдет. Но где уверенность в том, что Россия, в политическом и военном отношении возглавив исламский мир, – а если я верно уловил вашу идею, именно об этом вы и говорите, – восстановит и еще усилит свой статус сверхдержавы, получив при этом контроль над большинством мировых запасов нефти, – где уверенность, повторяю, что она будет проводить именно ту разумную политику сбережения планеты, от которой мы и начинали танцевать? Не ударит ли им в голову сознание собственного сверхмогущества, как это уже произошло с Америкой?»
Первый:
«Резонный вопрос. Пока могу ответить лишь вот что: по моим наблюдениям, политика своеволия идет, как ни странно, не столько от сознания силы, сколько от стоящей перед властями необходимости подчеркивать, что они у власти по праву сильнейших и мудрейших. Иными словами, как бы это ни казалось смешным – от республиканского строя. Власть имущим гораздо легче, когда они эту власть получают, как говорится, по божественному праву. Когда не надо проводить предвыборных кампаний и обороняться от собственного ближайшего окружения. И если – предположим на минуту – в России реставрируется монархия – не самодержавная, конечно, а нормальная современная демократическая монархия, именно так, – то ожидать с ее стороны агрессивности, я полагаю, не придется: не будет борьбы лозунгов, поскольку не будет схватки претендентов на высший пост, ее заменит закон о престолонаследии. И если новый монарх поднимет знамя с надписью «Благополучие планеты», то не окажется никого, кто был бы вынужден провозглашать другие призывы. Вот так это мне представляется».
Сварливый:
«Вы желаете России прямо-таки бесконечного добра: сперва ислам, а потом еще и короля в придачу; дай Бог ей перенести все это. Можно подумать, что вы сами происходите оттуда!»
Первый:
«В какой-то степени: мои весьма отдаленные предки приехали туда, а через несколько поколений другие предки, менее отдаленные, оттуда уехали. Но я действительно желаю ей только добра; я никому в мире не желаю зла».
Второй голос:
«И вы полагаете, что все это обойдется без большой крови?»
Первый:
«Искренне в это верю и надеюсь».
Наступившее за этим молчание на сей раз действительно обозначило конец если не разговора, то, во всяком случае, записанной его части.
Но я так и не знаю – кем были эти люди, и каким образом эта запись попала в документы нашей команды. Или – бывшей команды.
2
Отгремело, отмаршировало, отгрохотало гусеницами; откричалось бесконечное «Ура!». Понемногу опустели гостевые трибуны, хотя на площади осталось великое множество народу, для которого праздник еще только начинался. Люди всяческих служб тоже исчезли из видимости; настала для них пора перевести дыхание, расслабиться и скорее всего просто выспаться – перед тем немного позвенеть стеклом, наверное. А мы все еще медлили там же, где находились, приветствуя парад – на той же трибуне – времянке, уже опустевшей (и подлежащей скорой разборке). Сидели, предаваясь, наверное, каждый своим мыслям – сперва молча; но мысли наши, вероятно, во многом совпадали – и в конце концов мы стали обмениваться – сперва какими-то непроизвольно вырывавшимися словами, а потом и все более осмысленными репликами.
Нас было трое: Наташа, я – и все тот же каперанг в отставке Седов, он же Изя Липсис. Он и заговорил первым более или менее связно, хотя и на тему, достаточно отдаленную от нынешних проблем.
– Флаг, – сказал он, и когда мы в некотором недоумении уставились на него, повторил даже чуть рассерженно: – Ну, флаг, разве нет?
– Ну и что? – спросил я – просто, чтобы отвлечься от собственных мыслей.
– Да невыразительный флаг у России, – пояснил он недовольно. – Таких трехполосных, как зубная паста, в мире полно, каждый раз надо расшифровывать, чей это: российский или, скажем, голландский, то ли какой-нибудь Словакии или Словении… То, красное полотнище сразу бросалось в глаза – пока Китай не слямзил, и теперь пользуется. Нужна предельная броскость – как Звезды и Полосы или Юнион Джек – ни с чем не спутаешь…
– Это, конечно, проблема самая актуальная и злободневная, – сказал я, невольно усмехнувшись. – Подай прошение Государю. Хотя я и так уже краем уха слышал что-то о реформе: вроде бы полосы останутся, но от внутреннего края пойдет равносторонний треугольник – зеленый, понятно. А может, и вернемся к имперскому красному, представляешь – с золотым орлом по центру…
– И с серпом и молотом в углу, – добавила Наташа, хотя она, казалось, и не прислушивалась к нашему разговору, занятая своими мыслями.
– Скажешь тоже, – откликнулся Изя.
– А почему нет? – возразила она. – Очень подходяще, только в одном месте чуть убрать, в другом – добавить, и будет прекрасный новый символ.
– Крест и полумесяц, – тут же представил я себе эту фигуру. – И в самом деле – почему бы нет? Только не в углу, а выше – над орлом.
Мы одновременно, не сговариваясь, подняли глаза на орла, что как бы парил над символом столетней теперь уже Победы.
– В каждом прошлом обязательно отыскивается и что-то хорошее, – сказал Изя задумчиво. – Тем более для людей поживших. Вот тебе, генерал – не жалко разве России, которая уходит?
– Опомнись, хавер, – сказал я в ответ. – Куда же это она уходит? Вот она – на своем месте.
Он мотнул головой – хотел, видимо, привести какие-то доказательства того, что Россия и в самом деле уходит; перебила его Наташа.
– Подождите пока отпевать, – сказала она. – Вот лучше ты объясни нам до конца, а то я, во всяком случае, не понимаю: как ты в итоге вышел на Долинского? И на кого он на самом деле работал? Насколько могу судить, желающих сорвать избрание нынешнего Государя было немало?
Я кивнул:
– Да, хватало.
– Постой, – сказал мне Изя. – Не спеши объяснять, я тоже хочу собраться с мыслями, понять: что же в конце концов произошло?
– Сыграли свою игру, – ответил я. – Ты, и я, и его царское величество Александр Четвертый, Искандер аш-Шариф, и мало ли еще кто… И не по пенальти выиграли: все забивалось с игры.
Я имел в виду, что выиграл Искандер не по большинству голосов: в последний миг он остался единственным претендентом. В тот самый миг, накануне референдума и избрания, когда Долинский (хотя и не сразу) показал, что действия по устранению Претендента были организованы президентской командой. Сторонниками Народного царя.
