Она явно колебалась:
– Не знаю, право же. Не успела подумать об этом.
– Послушайте, – сказал я настойчиво. – Я даже не стану брать этих бумаг с собой, если уж вы так хотите дождаться чьего-то разрешения. Но я хотя бы загляну в них – тут, в вашем присутствии; всего лишь пролистаю. Это займет очень немного времени, право же. Но может оказаться очень важным. Ваш дед был очень серьезным человеком.
– Я знаю, – пробормотала она. – Ну хорошо. Только не ходите за мной и не подглядывайте. Обещаете?
– Обещаю.
Я и на самом деле не стал ни подглядывать, ни подслушивать, Наталья же через две минуты вернулась, держа в руках большой, но не очень толстый конверт.
– Вот они.
– Не стесню вас, если присяду вот здесь?
– Нимало, – сказала она. – Я тем временем сварю кофе. Как раз собиралась перед вашим приходом.
Я уселся, вынул бумаги и положил на стол.
Это была ксерокопия машинописного протокола допроса, хотя на бумаге стояло: «Запись беседы». Это означало лишь, что допрашиваемый не находился под стражей и ему не было предъявлено обвинения. Содержание беседы относилось к делам давно минувших дней, а именно – к первой попытке реставрации монархии в России.
Попытка была скорее символической; она не решила проблемы и не могла решить. Однако именно она эту проблему впервые обозначила во всей четкости. Относится она к 2013 году; уже одна эта дата указывает на весьма прозрачную символику: в четырехсотую годовщину своего существования династия Романовых должна была вновь занять русский престол, почти целый век формально пустовавший.
Реставрацию готовило несколько монархических партий, существовавших в стране еще с прошлого века, а также дворянство – потомки, действительные или мнимые, исторических родов, в посткоммунистические времена вспомнившие о своем происхождении, хотя в большинстве из них ничего аристократического, кроме этой памяти, давно уже не оставалось. Методика предполагавшегося переворота была донельзя примитивной – авторы считали, что нужно лишь через СМИ и несколько манифестаций напомнить многострадальному и истосковавшемуся по законному правлению народу о его историческом прошлом – и большинство уверится, что без царя Россия существовать не может (что она успешно доказала), а вспомнив, сразу же потребует восстановления попранной справедливости и законности.
Абсолютная практическая бесперспективность этого проекта была людям понимающим настолько ясна, что движению, с минуты своего зарождения находившемуся под пристальным надзором тех, кому ведать надлежало (Ольгин отец был одним из них), даже не пытались мешать в работе, предполагая, что мертвая идея воскреснуть не в силах, и лишенное корней движение изживет само себя. Вторая часть этого рассуждения была совершенно верной, первая же являлась заблуждением, что выяснилось, однако, несколько позже. Пока же сверху с ироническим интересом наблюдали за деятельностью адептов монархии, поскольку на самых верхах существовало мнение – не препятствовать. Самими заговорщиками эта тактика властей была ошибочно принята за сочувствие. На самом же деле то было лишь безразличием. Отцы-реставраторы, своим историческим предтечей видевшие, разумеется, не кого иного, как генерала Монка, и в будущем зрившие себя не иначе как у самого подножия трона, сделали все, что полагали необходимым и достаточным, и в назначенный день и час вышли на Красную площадь в количестве не более ста пятидесяти человек – вдохновенные и безоружные. Их там ждали. Надо сказать, что власти обошлись со своими ниспровергателями крайне гуманно: их даже не стали бить при задержании, просто усадили в заранее подогнанные автобусы, доставили в назначенные для этого места, побеседовали с главарями – с каждым в отдельности, взяли подписку об отказе от злодейских замыслов и отпустили на все четыре стороны, полагая, что тема исчерпана. Изрядно перепуганные, заговорщики отказались на ближайшее будущее от активных действий, справедливо заключив, что час еще не пробил, – однако самое идею хоронить не собирались; да это было бы и невозможно при самом искреннем желании, поскольку (как это уже ясно сегодня) идея оказалась не только жизнеспособной, но и крайне актуальной, что отлично понимали уже тогда наиболее умные из причастных к этим делам людей – с обеих сторон.
И вот сейчас передо мной лежала запись собеседования с одним из возглавлявших заговор людей. Почему покойный генерал хотел передать это мне? Вероятно, он знал обо мне больше, чем я думал… Не стану называть имени собеседуемого, поскольку он и сегодня здравствует, хотя в силу преклонного возраста отошел от всяких дел. Вел же беседу, как было отмечено, Натальин дед лично.
«Вопрос: Скажите, что заставило вас, человека образованного, умного и авторитетного в достаточно широких кругах, обратиться к такой идее, как восстановление монархии в России? Разве вам априорно не было ясно, что идея эта мертва?
Ответ: Позвольте с вами не согласиться. Идея монархии не умерла и не может умереть, потому что она фундаментальна. А следовательно, необходима народу, необходима государству. И то, что мы сейчас потерпели неудачу, вовсе не означает, что рухнула идея. Видимо, общественное сознание еще не дозрело до восприятия этой простой истины. Однако оно неизбежно созреет – и, я уверен, быстрее, чем вы склонны думать.
В.: Однако Россия вот уже почти столетие существует без этой фундаментальной, как вы говорите, идеи – и есть все основания полагать, что просуществует и в дальнейшем. Неужели этот факт вам ничего не говорит?
О.: Простите, вы не совсем точны. Я имею в виду прежде всего не идею монархии именно, а само понятие фундаментальной идеи, без которой существование государства, нации немыслимо. Монархия – одна из конкретных идей, дававшая России возможность успешно развиваться на протяжении столетий. Но, разумеется, это не единственная фундаментальная идея. После свержения монархии фундаментальной идеей стало коммунистическое учение, и оно давало стране возможность двигаться на протяжении нескольких десятилетий.
В.: Вы хотите сказать, что попытки коммунистов восстановить систему тех десятилетий тоже являются борьбой за фундаментальную идею? Вы им сочувствуете?
О.: Разумеется, являются. И я, безусловно, никак не могу им сочувствовать, поскольку их идея исключает ту, приверженцем которой я являюсь. Да, и то, и другое – фундаментальные идеи. Однако между ними существует колоссальная разница. И заключается она в том, что идея коммунизма доказала полную свою непригодность к практической реализации – во всяком случае, в современном обществе. Может быть, спустя тысячелетия. Хотя в ней так много положений, в корне противоречащих человеческой сущности, что я и в этом сомневаюсь, что, впрочем, не мешает коммунизму оставаться фундаментальной идеей по своей сути. Фундаментальная идея не обязательно должна быть верной; ей достаточно быть привлекательной и правдоподобной, чтобы на какой-то срок, больший или меньший, овладеть умами. Срок этот определяется темпом увеличения разногласий между идеей и мерами по ее воплощению. К примеру, космогоническая гипотеза Канта-Лапласа была фундаментальной, хотя по мере развития науки ее признали неверной.
