В таких грустных размышлениях я утром выпил кофе под аккомпанемент новостей по ящику. Дали довольно подробный отчет о вчерашних демонстрациях – той, которую я видел, и другой, происходившей в месте, куда я не заезжал; второе сборище состоялось близ не так давно построенной мечети, носящей великое имя Абдаллаха ал-Аббаса Абу-л-Аббаса, известного в истории также под прозвищем Хабр ал-умма, подчеркивающем его необычайную ученость; он был двоюродным братом Пророка. Демонстрация прошла мирно, и самым громким звуком на ней был призыв му’аззина, когда пришел час альасра; хотя вообще-то собрания мусульман бывают не менее шумными, чем митинги насара – назареев, христиан, иными словами.
В разделе международных новостей ничего особо интересного не возникло; вообще в последнее время вся мировая внешняя политика как бы притихла, что являлось верным признаком того, что вот-вот могут начаться какие-то крупные события – не военные, разумеется, но дипломатические и – неизбежно – экономические. Я обратил внимание лишь на заявление китайского руководства по поводу предстоящего российского референдума; в заявлении высказывалась некоторая озабоченность. Тон его был достаточно спокойным, поскольку результаты референдума вряд ли могли серьезно повлиять на политическое и экономическое положение Китая в мировом сообществе: он был уже крепко ввязан в дела Тихоокеанского блока и мог оставаться почти спокойным до тех пор, пока ислам не расширит заметно свое присутствие в Восточном Туркестане, но то были чисто внутренние дела великой страны. Существовала, конечно, и другая сторона вопроса – государственная: насколько мне было известно, в последние годы в стране несколько увеличились ряды сторонников реставрации Поднебесной Империи; однако в Китае издавна умели решать свои внутренние проблемы быстро и круто, без оглядки на мировое общественное мнение, поскольку заранее ясно было, что в наше время никто не мог позволить себе такой роскоши, как иметь Китай в числе врагов. Те же, кому действительно следовало волноваться по поводу возможных перемен в России, пока что помалкивали; это вовсе не значило, что они недооценивают всей важности событий, но говорило лишь о том, что сегодня все переговоры по этому поводу происходят в руслах тихой дипломатии, без выхода информации в печать. Поэтому мы – я имею в виду именно прессу – старались копнуть как можно глубже, порой наугад, подчиняясь только интуиции, – в надежде натолкнуться на что-нибудь серьезное.
Мой «ГАЗ-Асхаб» смирно стоял на отельной парковке в том самом месте, где я его оставил накануне вечером; прежде чем отворить дверцу, я постарался убедиться в том, что в мое отсутствие никто в машину не залезал, не открывал ни багажника, ни моторного отсека; для такого контроля я успел вчера оснастить машину системой сигнализации, что я привез с собой специально для таких целей. Система была в порядке, машина – тоже, никто не пытался ни обчистить ее, ни заминировать. Мелочь, но приятно.
Черт, – подумал я, усевшись за руль, – почему я вчера не предложил заехать за ней? Было бы куда проще…
Тут же я невольно покачал головой, не то удивляясь неожиданному полету фантазии, не то осуждая его. Издавна я знал за собой такую слабость: когда предстояла серьезная работа – отвлекаться на что-нибудь, не имеющее к делу прямого, а то и вообще никакого отношения. Так уж я устроен. Пришлось тут же, не трогаясь с места, объявить себе выговор, доказать как дважды два, что вчерашний разговор Наталья не приняла всерьез, наниматься ко мне не собирается, и вообще: пора уже думать – в свободные от работы мгновения – о божественном, а не о…
Успокоив себя таким способом, я врубил стартер и поехал, не спеша, заново привыкая к московскому движению в утренний час пик. Вообще в этот мой приезд количество машин в Москве меня удивило: когда я еще только уезжал, мне уже казалось, что стоит выехать на улицы еще хотя бы сотне автомобилей – и конец, движение взорвется и рассыплется на куски, превратится в колоссальную и вечную пробку. Двадцать лет тому назад. С той поры – видел я сейчас – автомобилей прибавилась не сотня и не тысяча; возможно, считать следовало на миллионы – так что неудивительно, что улицы так и выпучивало вверх, в третье измерение, но и на втором, и на третьем ярусах (а над Бульварным кольцом существовал и четвертый) было полным-полно, и движение шло как вот у меня вчера – бампером в бампер. Мельком я подумал, что если кому-нибудь придет в голову парализовать город или, хуже, довести до состояния полного хаоса, то это никакого труда не составит: подорвать несколько опор на узловых развязках – и ничем уже не поможешь, и Референдум не состоится скорее всего, а уж Избрание – и подавно, потому что сразу же начнутся поиски правых и виноватых, толпа выйдет на улицы, и чем все это закончится – предсказать будет невозможно. Только и станешь надеяться на то, что «Поистине, помощь Аллаха близка!» – как сказано в суре второй, айяте двести десятом. Помимо этой помощи можно было надеяться лишь на то, что президентская команда, пока еще находящаяся у власти, понимает все не хуже нашего и принимает меры; с другой же стороны, и мы старались приглядывать, за чем могли. Хорошо еще, что на сей раз мусульманские боевики не противостояли нам, скорее наоборот.
Пристроив наконец машину на стоянке на Дубль-Арбате, заправив счетчик мелочью с хорошей форой и включив систему охраны, я неторопливо – времени еще хватало с избытком – спустился в боковую улочку и с видом завзятого театрала (с утра-то!) приблизился к потребному мне зданию Театра Вахтангова. Натальей, естественно, и не пахло; говорю это в буквальном смысле, потому что наверняка узнал бы, уловил горьковатый запах ее духов, запомнившийся со вчерашнего вечера как-то сам собой, я вроде бы даже не обратил на него тогда внимания, но оказалось, что зафиксировал, как говорится, автоматом. Нет, она здесь не проходила; но ведь и не обязана она была приезжать за полчаса, не было такого уговора.
Тем не менее я не стал сразу заходить внутрь, решил выкурить еще одну сигарету на свежем воздухе. Остановился у подъезда и закурил. Секунд через тридцать ко мне подошел молодой человек очень убедительного вида, в пятнистой униформе, с десантным «АКДМ», который он прижимал правым локтем к боку. Когда он остановился передо мной, но прежде чем успел задать вопрос, я извлек свое журналистское удостоверение и аккредитацию и сказал ему негромко: «Басмалля рахмон, рахим». Он глянул на документы, очень серьезно ответил «Аллах акбар» и отошел на свое место. Он явно не из тех парней, что должны охранять съезд от кого-то; но здесь ожидалось присутствие и кое-кого из азороссов, и то были их люди. А следовательно – наши.
Я медленно докурил сигарету, швырнул окурок в урну, которую обнаружил не сразу (в Москве любят размещать эти полезные приспособления в таких закоулках и углах, куда заглянешь не сразу), еще раз окинул взглядом доступную обозрению часть улицы; никого – в смысле «кто угодно, только не она». Ну что же, собственно, ничего иного я и не ожидал, nicht Wahr?
[4]
Повернулся и, настрого приказав себе более на эту тему не думать и не фантазировать, вошел в подъезд, настраиваясь уже исключительно на предстоящую работу.
2
Я предполагал, что народу из разных партий и движений соберется для того, чтобы выяснить и провозгласить свое отношение к монархии вообще и каждому из претендентов в частности, не очень мало; но на деле зал оказался, даже сверх ожидания, набитым под завязку. К счастью, для прессы места были зарезервированы; впрочем, задержись я еще на несколько минут, возникли бы сложности. Усевшись, я стал оглядываться в поисках возможных знакомцев; раз-другой почудилось, что узнаю лица, но уверенности не было, да и вскакивать не хотелось; если это действительно знакомые, то увижу их в перерыве, а и не удастся – небольшая беда, я здесь не ради них. Вот и времени не осталось: в зале возрос, потом сразу упал шум, публика зааплодировала – на сцене появились, один за другим, отцы-руководители от крайне левых до столь же удаленных от Центра правых и чин-чинарем продефилировали к своим местам в президиуме. Я смотрел на них, опознавая и мысленно называя по имени каждого; что-что, а память меня пока еще подводила крайне редко.
