Размахивая руками, он привлек к себе внимание разведчиков. Потом – азбукой жестов – передал: "Делай, как я". Затем расстегнул форменную куртку, захватил одной рукой левую полу, другой – правую и развел их, становясь похожим на бабочку, пусть и слишком массивную. Перевернулся грудью вниз и, приспустив одну полу и приподняв другую, начал входить в вираж, меняя направление. Онго последовал его примеру, оглянулся на остальных – они выполнили тот же маневр.
Пилот продолжал играть роль направляющего, но прошло не менее полуминуты прежде, чем Онго понял, куда именно старался попасть агралетчик. На первый взгляд это было самым плохим местом из всех, какие имелись в поле зрения: группа тесно столпившихся утесов с угрожающе-острыми вершинами. Но, наверное, было в них что-то такое, что заставило пилота рулить именно туда: как-никак, он был воздушным разведчиком, имел опыт и лучше всех остальных представлял, как должно выглядеть сверху то, в чем они сейчас больше всего нуждались: место для мягкой (пусть и очень относительно) посадки. Так что единственным, что нужно было сейчас делать – это по возможности точно следовать за пилотом, замечая и повторяя все его маневры. Так вся шестерка и поступила.
Они пролетели еще никак не менее пяти минут, прежде чем пронеслись (непроизвольно поджимая ноги) над гребнем одного из утесов и оказались над очень небольшой – шагов двадцати пяти в поперечнике – но почти ровной, лишь немного вогнутой площадкой, составлявшей внутренность скального кольца. До нее по вертикали оставалось шагов двадцать. Продолжая полет по прежней траектории, они вонзились бы в противоположный утес, не долетев шагов пяти до горизонтали.
Но пилот первым, показывая пример другим, на высоте примерно пятнадцати шагов выключил кошелек и сразу же стал падать по куда более крутой дуге (ветер сюда не проникал), на лету принимая самую выгодную для приземления позу: сгруппировавшись, выставив вперед полусогнутые, напряженные ноги. Упал.
Перекувырнулся, гася инерцию. Онго приземлился следующим – не столь, может быть, умело, но – по первому впечатлению – ничего не сломав ни из своих костей, ни из оружия и снаряжения. Он не успел еще подняться, как прямо на него приземлился Керо, а по соседству и все остальные, изрядно взволнованные, но, похоже, сохранившие себя в целости.
С минуту сидели, кто где оказался, кроме Керо, конечно, которого Онго поспешил сбросить со своих плеч. Потом пилот, ухмыльнувшись, проговорил:
– Ну, на землю я вас доставил. Так что моя совесть чиста.
– Доставил, – согласился Онго. – А теперь как ты нас отсюда вытащишь?
Пилот смерил взглядом крутые склоны окружавших скал.
– Я пас, – сказал он откровенно. – Земля – не моя стихия.
– Давайте отдохнем, – предложил рассудительный Мори. – А потом что-нибудь да придумаем. Онго чуть помедлил.
– Привал, – объявил он затем. – Два часа. Больше никак не могу, – ответил он на недовольный ропот. – Нас ждут.
– Кому же это не терпится, нас увидеть? – поинтересовался Керо.
– Сури хотя бы.
Больше никто не стал возражать.
* * *
Вся эскадра – пять рыболовецких шхун (шестая по-прежнему пряталась за линией горизонта) без приключений добралась до той части побережья, что была захвачена улкасами и до сих пор оставалась у них. Легли в дрейф, с головного корабля спустили шлюпку, и она доставила на берег команду из двенадцати человек, сопровождавших тринадцатого.
На суше ему сразу же завязали глаза. Это его не удивило: секрет должен был остаться секретом, хотя ему и не собирались дать возможность рассказать об увиденном кому бы то ни было. О дальнейшем пути он мог судить только по ощущениям ног: сначала под ними был прибрежный песок, потом недолго шли по каменистой поверхности. Потом остановились; вблизи негромко переговаривались по-улкасски. Что-то негромко загудело – похоже, включился достаточно мощный мотор; спереди подуло холодным ветерком, так что невольная дрожь пробежала по телу. И снова тронулись, только теперь под ногами была уже гладкая поверхность явно искусственного происхождения, но не горизонтальная: приходилось преодолевать подъем, впрочем, не очень крутой. Звук шагов стал гулким, он отражался, хотя и слабо, от окружающей их поверхности. Это был, несомненно, туннель, и Сури принялся делать то единственное, на что был сейчас способен: считать шаги. Справа и слева вплотную к нему шли, самое малое, двое, так что сбиться с пути он не мог, даже ничего не видя: если он делал неверный шаг, его сразу же подталкивали, возвращая к правильному направлению. Время от времени – как прикидывал Сури, через каждую вторую дюжину шагов – впереди раздавался негромкий свист, на что из окружения Сури следовал немедленный ответ – тоже свистом, только в другой тональности. Ветерок прекратился вскоре после того, как они вошли в туннель: вероятно, внизу закрыли ворота; тем не менее дышать тут было легко, и это означало, что туннель оснащен современной вентиляцией, безусловно, свирского происхождения. "Было бы очень любопытно, – думал Сури, – рассказать об этом своим, если только я уцелею и если удастся с ними еще встретиться". Он понимал, что такой возможности практически не существовало: если там, у виндоров, можно было еще надеяться, что за ним вскоре вернутся, то теперь – кто придет за ним, если даже и сам он не знает, куда его ведут? Наверное, в какое-то место, достаточно надежно укрытое, раз уж там находятся компьютеры. Хотя ему самому никогда не приходилось слышать о том, что у улкасов существует своя компьютерная служба; он знал, наоборот, что даже продажа такой техники в страну гор была строго запрещена. Но он уже понял, что существовавшие в стране запреты распространялись далеко не на всех ее жителей.
Кажется, Сури успел уже передумать обо всем на свете; больше всего – об Онго, конечно, и той, какой она была, и о том, каким он стал теперь. Не верилось, что они никогда больше не увидятся. Почему войне надо было начаться именно в тот день, когда в их отношениях возникла наконец определенная ясность?
Теперь Сури уже понимал, что возникла она потому, что именно Онго решилась на это, а не сам он; у нее в характере всегда было куда больше решимости, чем у него. Пойми он все раньше, это, наверное, обидело бы его, но сейчас он научился – привык, находясь под ее/его командой, – принимать это как должное и согласен был и на этих условиях быть рядом с Онго долго-долго, пусть и без всякой возможности физической близости, к сожалению. Эта область отношений волею судеб стала для них совершенно недостижимой.
Но даже об этом он утомился думать, а еще больше устал идти: уже часов шесть они все шагали, шагали, шагали… Сколько же времени займет эта, по словам его корабельных собеседников, короткая дорога? В то же время он осознавал, что, если бы пришлось идти по длинной дороге и не по гладкому, хотя и твердому, настилу, а по неровным, порой неустойчивым и никак не мягким камням, он выдохся бы не за шесть часов, а вдвое, даже втрое скорее. Усталость одолевала; но он твердо решил ни о чем не просить тех, кто вел его, а когда ноги окончательно откажут – просто упасть, и пусть делают с ним, что хотят. И это время подошло: он сказал себе, что сможет пройти еще дюжину шагов – и все.
