Они смотрели, как завороженные, на «картинки из городской жизни», не могли оторвать глаз. Привычный мир развалился – вместе с вечной борьбой за существование, с неумным зарабатыванием денег, относительным бытовым комфортом, с друзьями, родственниками, знакомыми, с продажными ментами, коррумпированными чиновниками, губернаторами, президентами. Если Шура прав, то чего тогда стоит эта технически вооруженная, погрязшая в сытости цивилизация, если она способна развалиться за двое суток? Чего стоит хваленая мировая медицина, проворонившая какой-то вирус? В глубине квартала на улице Чаплыжной что-то прогремело – возможно, взорвался газ. Вывалилась целая секция из здания – вместе с мебелью, мертвыми телами. В переулке, выходящем на проспект, металась ополоумевшая от страха собака. Снова что-то громыхнуло, над крышами пятиэтажек взметнулся столб. Вопили люди – и теперь уже толпа рванула в противоположную сторону. Они давились, вламывались в здание из красного кирпича, соседствующее с Совнархозом. Это было стадо – никем не контролируемое животное стадо. Что у них с головами, что они бросаются на любого, кто не похож на них? Зверский голод? Кто они? Ожившие мертвецы, те самые пресловутые зомби, питающиеся свежей плотью, или живые, но озверевшие люди с новоприобретенным инстинктом убивать?
Он пока не понимал. Требовалось время, чтобы осмыслить и вжиться. Из дома, атакованного безумцами, доносились крики. Распахнулась балконная дверь на четвертом этаже, выбежала женщина. Она схватилась за перила, перегнулась наружу. Лицо исказилось от отчаяния. Она кричала, умоляла помочь. Металась по короткому балкону, хотела перелезть на крохотный карниз, но сорвалась нога, пришлось вернуться. Она опять перегнулась – словно собралась броситься вниз. В квартире что-то происходило. Со звоном разлетелось стекло на балконной двери, показался мужчина. Он пятился задом, махал рукой, в которой был зажат кухонный нож. К нему тянулись длани убийц, он в отчаянии бил по ним, но не мог сдержать напор. Хлестала кровь. Он что-то крикнул женщине – в это время цепкая рука схватила его за горло. Оскалилась нечеловеческая пасть. Мужчину втащили обратно в квартиру – он уже не сопротивлялся, только обреченно выл. Женщина осталась на балконе одна – надолго ли? Андрей зажмурился, когда она приняла эпохальное решение – полезла через перила. Он оторвался от своей амбразуры, шикнул на товарищей – мол, чего уставились, не в театре. Заткнул уши, но поздно – тоскливый вой сменился шлепающим звуком упавшего на асфальт тела…
Они вернулись на «базу» весьма кстати. В складской нише, среди груды пропахшего нафталином тряпья, протекал жутковатый спарринг! Дрались «тыловые крысы», отчаянно набрасывались друг на друга. Вернее, набрасывался вахтер Кравец, позабывший про свою больную ногу, норовил схватить журналиста за горло, а тот смешно отбивался и орал так, словно его перемалывали в блендере! В представшем хаосе конечностей было что-то иррациональное. Впрочем, включились быстро. Андрей метнулся, схватил вахтера за шиворот, отбросил к стене. Тот ударился позвоночником, но не утерял подвижности. Оскалилась бездонная пасть, унизанная не самыми здоровыми зубами, проступили вены, глаза носились по кругу, выплескивая бешенство. Это был уже не тот Кравец – ответственный и исполнительный работник! Он рычал, схватил стальной клешней Андрея за щиколотку. Паника захлестнула. Он ударил второй ногой – пяткой в подбородок. Переломилась челюсть, но бывшему вахтеру это было, что слону дробина. Виталий Антонович продолжал извергать в пространство звуки дикой природы, поднимался, опираясь на сломанную ногу. Хрустела кость, он не чувствовал боли. Лицо превращалось в страшноватую маску тролля. Шура с Андреем застыли, наблюдая за рождением Левиафана. Неизвестно, чем бы закончилось это безумие, не прояви сноровку алкоголик Карташов. Витек издал короткий рык, ударил трубой сверху вниз, словно топором рубил чурку. Череп отзывчиво раскололся, глаза Виталия Антоновича растеряли сумасшедший блеск, сбились в кучку. Он закачался и повалился на бок, испуская пронзительный запах фекалий.
Вахтер Кравец был мертв. Вятский трясся, издавая что-то шипяще-свистящее, сучил ногами, отползая от мертвеца. На распухшей физиономии красовались свежие ссадины.
– Ну, ты зажег, Витек… – потрясенно пробормотал Андрей.
– Проблемы, Андрюха? – Витек говорил таким тоном, словно у него в горле застряла лампочка. – Промотаем обратно?
– Да нет, Витек, все нормально, ты молодец, – убитым голосом сообщил Шура.
Прыгающий свет скользил по лицам товарищей. На Витька – не такого уж профана в плане выживания, было страшно смотреть. Волосы торчали дыбом, кадык работал, как разогнавшийся поршень. Физиономия Шуры сливалась со стеной позади него. Но товарищи держались, никто не ударялся в панику, не бился головой о стену.
– Лотерея, блин… – озвучил всеобщие переживания Витек. – Попадет – не попадет, выживешь – не выживешь. Увлекательно, ептыть ее…
Все склонились над «гламурным» журналистом – не собирается ли и этот пойти по скользкой дорожке… Человек превращался в жалкую пародию на самого себя. Физиономия пылала, глаза мутнели от страха.
– Не лицо, а задница какая-то, – прокомментировал Витек.
– Ну, да, харизма нашего героя нуждается в восстановлении, – согласился Шура. – Сочувствую, Аскольд, но у тебя уже нет никакого шанса стать главным героем. Слабоват ты для фигуры былинного масштаба.
– Что это было? – прохрипел, пуча глаза, журналист. – Я умираю? Я выживу?
– Самим интересно, – усмехнулся Андрей и, чувствуя какую-то неловкость, словно он в армии и вынужден издеваться над новобранцем, рывком поставил журналиста на ноги. – Все в порядке, Аскольд, ты живой. Соберись, не будь тряпкой – а не то обещаю, выбросим тебя волкам на съедение…
Позднее, когда Вятский пришел в себя и обрел способность воспринимать действительность, выяснились шокирующие подробности. Ничто, как говорится, не предвещало. Он отключился, потому что немного устал. А очнулся от странного пилящего чувства. Хорошо, что очнулся! В полумгле что-то дергалось. Присмотревшись, он обнаружил, что вахтера выгибает и пучит. «Бодрая» картина сопровождалась каким-то шаманским горловым пением. Дать деру журналист не мог, его от страха прибило к полу. И вдруг оборвалась трясучка, вахтер застыл – а потом его словно пнули под зад! Он набросился на журналиста без объявления войны (тот прекрасно слышал, как хрустит, доламываясь, больная нога), сильные пальцы впились в горло, в лицо, его окатило такой отвратительной вонью, что сперло дыхание…
– Ну, что ж, Аскольд, биться за жизнь ты умеешь, – усмехнулся Шура. – Глядишь, и протянешь какое-то время… Ладно, приятель, прости, все мы в одной лодке.
Остаток дня они лежали, закрывшись на замок, в сумрачном помещении без окон, проваливаясь то ли в сон, то ли в обморок. «Чудесных» превращений больше не было. Временами кто-то поднимался, блуждал, наступая на «черную кошку в темном помещении». Дышать было нечем, одежда взмокла. Нервничал Витек, мечтал о выпивке – ну, хоть чуть-чуть, для поднятия тонуса, организм уже не может…
– Слушайте, я, конечно, врубаюсь в это, как в квантовую оптику – все эти вирусы, швирусы, микробы с бактериями… – жарко шептал он. – Но ведь с сегодняшнего дня уже не существует ничего фантастичного, нет? Бред превращается в явь, все такое. А если это злонамеренная акция? Вдруг инопланетяне решили освободить плацдарм для себя? Ну, стереть с лица земли всех людей, освободить жилплощадь, а потом по собственному усмотрению использовать эту миленькую планету? Города им наши, конечно, не нужны, снесут, построят что-то свое, с природой тоже разберутся… Слабо парировать, Александр Васильевич? Ну, скажите, откуда взялся этот вирус, про который медицина ни сном ни духом, да еще ударил так конкретно – почти везде? Ведь это так, не правда ли? Случись только в нашем городе, разве не ввели бы уже жесткий карантин, не работал спецназ в ОЗК, не носились бы над городом вертолеты и самолеты? Но что-то не видно ничего такого, а, Александр Васильевич?
