Арсений скакнул в окно сразу после меня, подарив нападавшим последнюю гранату и, ловко приземлившись на крышу шатра, скатился на землю. Как бы ни был безумен мой план с самого начала, но расчет по поводу жадности местных боссов сработал идеально. Старенький мотоцикл проглота стоял во дворе, под навесом и преспокойно дожидался своего хозяина.
Еще какое-то время пришлось потратить на погрузку моего бездвижного тела в коляску. На сиденье удержаться я не мог физически, а члены, таки дав сбой, окончательно перестали мне повиноваться. Запаковав меня в „люльку“, Арсений запрыгнул в седло и, ударив по педали, выкрутил ручку до упора. Когда мы выезжали через КПП, из оконного проема, принадлежавшего кабинету моего любезного полковника, высунулась ошарашенная физиономия и открыла беспорядочный автоматный огонь по двору. Послышался звук разбиваемых стекол, к первому автоматчику присоединился второй, затем третий, и вскоре воздух наполнился свистящим свинцом.
Однако было уже поздно. Вильнув пару раз, Арсений влетел в двор, затем пронесся через второй и, наконец выскочив на знакомый проспект, выжал газ до упора. Бесславное мероприятие закончилось крахом, однако одно для себя я выяснил точно. Время есть штука непостоянная.
Безусловно, данные коленца нам еще припомнят, однако потом, а теперь в берлогу и перевести дух. Хватит с меня злоключений.
Ночь прошла без происшествий, если не сказать, буднично, а вот утро встретило меня немилосердными криками Арсения, доносившимися из тихого и почти уютного двора. Дернувшись, я с неудовольствием обнаружил, что автомата под рукой нет. Второй неприятной находкой оказалось отсутствие моих товарищей. Дима, проглот и Мишаня в поле зрения отсутствовали, а душераздирающие вопли сдернули с кровати и погнали на балкон.
— Обокрали! — раздавалось вопреки всем принципам конспирации снизу, аккурат оттуда, где вчера Сенечка затарил свой транспорт. — Суки, мрази, чтоб у вас руки отсохли! Знал ведь, что надо растяжку поставить, так нет, гранату пожалел.
Из этого слезливого монолога и по мельтешению проглота около вскрытых дверей гаража я почерпнул следующее. Первое, мы лишились транспорта. Какая-то нехорошая личность, очевидно, выследила нас или просто наткнулась на свежие следы, поимев мотоцикл, растворилась в ночи. Второе, у Сенечки имелись гранаты.
Как ни странно, но мне вдруг стало просто смешно. Нет чтобы горевать, представляя себе, как придется топать по городу пешком, так ведь нет. Сожаления или печали не было ни капли. Вывалившись на балкон и улыбаясь, как идиот, я поинтересовался:
— Чего орешь, болезный, беду накличешь.
Сенечка застыл на секунду, будто в оцепенении, поднял голову и выдал мне такую порцию ненависти во взгляде, что меня от смеха перегнуло пополам.
— Что ржешь! — взвизгнул проглот злобно. — У нас транспорт увели уроды какие-то, а ему весело! Что этот мир с людьми делает, спрашиваю? Совсем крыша съехала.
В тот же миг из-за бетонной перегородки балкона соседней квартиры появилась хитрая физиономия Мишани.
— Проснулся, дядя? — жизнерадостно поинтересовался он.
— Ага, — я усмехнулся и, перегнувшись через перила, крикнул: — Не ори, дурак, крыс привлечешь. Сам же вчера о них говорил.
— Так то крысы, — горестно вздохнул Сенечка, однако после моих слов поуспокоился и, ссутулив плечи, поплелся в сторону парадной, будто французский аристократ на эшафот.
— Твоя работа? — поинтересовался я у воришки, но тот в ужасе замахал руками.
— Честно, не моя, дядя, — затараторил он. — Да и не о том ты думаешь. Мотик со двора свели, значит, знают, что мы тут, а где одна горка хабара, там еще много может быть.
— Думаешь, пожалуют? — встревожился я.
— Зуб даю, — кивнул Мишаня, — однако это не отменяет одно. Мы тут завтрак готовим.
Я потянул носом и, к своему удивлению, отметил, как из распахнутых окон квартиры напротив заманчиво пахнет чем-то вкусным, жареным и вроде бы даже мясным.
— Перебирайся, дядя, — чумазая рука воришки подсунула мне небольшой табурет. — Сейчас Сенечка наорется и жрать придет, а у нас на всех не хватит.
Смежная квартира оказалась вполне узнаваемой и, в отличие от странной комнаты за спиной, принадлежала моей соседке Клавдии Петровне Верховцевой, сухой гордой старухе с орлиным взглядом и манерами фельдфебеля. Пережившая всю блокаду, потеряв двух сыновей и получив похоронку на мужа, Клавдия Петровна не только не потеряла желание жить и веру в советскую действительность, а еще и взвалила на себя инициативу руководителя жилищным товариществом. На момент катастрофы ей было лет девяносто, если не больше, но даже в этих преклонных годах она не потеряла цепкости хватки и остроты ума.
Запах в квартире тоже стоял специфический. Не раз посещая ее скромное жилище, по просьбе хозяйки поменять лампочку или настроить телевизор на нужную программу, я каждый раз удивлялся обилию книг и старых черно-белых фотографий в рамках, развешанных по стенам, оклеенным простыми бумажными обоями. Мебели в квартире старушки тоже было раз-два и обчелся. Большой довоенный шкаф, где она хранила свою одежду, огромное количество полок с литературой и скрипучее кресло-качалка. Как ни странно, но и сейчас на его спинке висел шерстяной плед, а на кофейном столике у окна спокойно лежал томик Дюма-отца, с бумажной закладкой.
— Старушка здесь какая-то жила, — поделился Дмитрий, грохоча на кухне посудой. Ни электричества, ни газа в квартире, да и во всем доме, разумеется, не было, и пищу готовили по старинке, на дровах, в качестве кострища используя широченную, закрывающую собой все свободное пространство крохотного санузла, ванну на изогнутых ножках в форме лап льва. — Бедненько жила, — продолжил он, ставя прямо на кофейный столик пышущую жаром сковороду, на которой разогретую тушенку покрывал толстый слой омлета из яичного порошка и специй из пакетика.
Вскоре появился и убитый горем Арсений. Ввалившись в комнату, он печально опустился в кресло-качалку и, выражая всю скорбь и горесть этого мира, довольно живо принялся за еду.
— Ну что? — задал давно уже интересующий всех вопрос Дима. — Нашел что интересное?
— Даже более чем, — не отрываясь от поглощения питательной смести, с набитым ртом поделился я. Вкус у яства, приготовленного в полевых условиях, был еще тот, но желудок требовал, и с его потребностями приходилось считаться. — Квартира не моя.
— Как это не твоя, дядя? — удивился Мишаня, присоединяясь к общему пиршеству. — Ошиблись?
— Да в том-то и дело, что нет. — Я проглотил новый комок солоноватой свинины, и глазами поискал воду. — Адрес точный, все сходится, однако не мое, и все. Как биография в медицинской карте в больнице. Вот, полюбуйтесь. — Из внутреннего кармана куртки я извлек давешнюю фотографию и всучил в руки пиру.
— Фотка как фотка. — Дима развернул карточку и принялся ее изучать. — Ты тут, девчонка какая-то. Ты что, женат?
— Да в том-то и дело, что нет. Из всего, что напоминает обо мне грешном, вот только эта фотка и есть.
