Я закусил губу, вдруг вспомнив, что кому-нибудь из охраны не стоит никакого труда прослушать наш разговор… и моя идея вполне бы подошла под статью о государственной измене.
— Я помню, сэр, — ответил я, отчаянно роясь в закоулках своей памяти, в надежде выскрести оттуда хоть какую-нибудь фразу или словечко, принятые к употреблению между нами, сделать хоть какой-то намек, подать такую реплику, чтобы он понял меня, а охранники и сотрудники Службы безопасности — нет… и вот уже во второй раз наитие не подвело меня.
— Всё дело в этой комнатенке, в этом помещении. Оно такое маленькое, крошечное и пустое. Сначала я думал, что оно поможет мне сосредоточиться, но вот, не могу.
Его брови изумленно поднялись, потом лицо вдруг прорезали складки напряжённости.
— Понимаю, — осторожно ответил он, метнув быстрый взгляд куда-то в сторону, вероятно, туда, где находился охранник. — Да, понимаю, как это для тебя трудно, ведь в «Карильоне» ты привык к роскоши. И уж, конечно, к уединенности.
— Именно так, сэр, — кивнул я, почувствовав проблеск надежды. Теперь он был со мной, понимал меня, он понял, что я сказал, и чего не смог сказать. Да, за восемь лет совместной работы я сумел изучить этого человека, а теперь впервые убеждался и в том, что и он успел изучить и понять меня. — Кроме того, меня просто мутит от бесцельного времяпрепровождения, — добавил я. — Ведь впереди ещё так много работы!
Его глаза неотрывно смотрели на меня.
— Мне знакомо это чувство, — сказал он. — Я немедленно переговорю и с адмиралом Фрейтагом, и с коммодором Йошидой. Посмотрим, можно ли тебя куда-нибудь перевести… переподчинить кому-нибудь, чтобы ты был поближе к дому.
Поближе к дому. На Солитэре это могло означать одно — «Вожак».
— Мне бы очень хотелось этого, сэр. — На сей раз мне не пришлось кривить душой и говорить полунамеками. — Да, можно переговорить и с губернатором Рыбаковой — думаю, она ещё в долгу перед нами.
— Я займусь этим, — согласился он. Посмотрим, что можно будет сделать. — Его взгляд стал еще более пристальным. — Ты уверен, что это тебе поможет? — осведомился он преувеличенно будничным тоном.
Я судорожно глотнул. Разве можно быть уверенным в том, что это послужит решением проблемы с чужими звездолётами?
— Нет, у меня нет полной уверенности, — вынужден был признать я. — Но верю, что попытаться стоит.
Он кивнул.
— Хорошо. Держись, и я за тобой приеду.
— Спасибо вам, сэр, — проговорил я. Напряжённая улыбка чуть осветила его лицо.
— Я сделаю все, что смогу, — сказал он, и в его тоне я услышал обещание, распространявшееся не только на сложившуюся ситуацию. Он дал мне понять, что моя идея, пусть даже имевшая самый минимальный шанс на успешное осуществление, — и его идея тоже, и он останется со мной до самого конца.
— Спасибо вам, сэр, — повторил я, видя, как его лицо постепенно исчезает с экрана. Тяжело вздохнув, я снова отправился к окну, пытаясь унять бушевавшие во мне эмоции. Конечно, мой план не избавил пришельцев от угрозы, но он давал хоть какую-то надежду. И, вдобавок к плану, я обрел надёжного союзника.
Оставалось лишь надеяться, что его энтузиазм не иссякнет и тогда, когда он в деталях ознакомится с моими соображениями… и узнает, чего будет стоить их воплощение в жизнь.
ГЛАВА 33
Три недели. Двадцать один день.
Эта цифра нависла надо мной, как символ какой-то неясной угрозы, ее присутствие заливало чёрным ядом все, что могло бы служить прелюдией к любой из тех мыслей, которые донимали меня и днём и ночью.
Я видел это число на каменных стенах моей камеры и запертой двери, в них воплотилось безумное напоминание о моей совершенной беспомощности.
И каждое утро она измывалась надо мной, уменьшаясь на единицу. Существует очень много цитат, в которых в той или иной связи упоминается долготерпение, не меньшее количество посвящено вере и надежде. В течение тех невыразимо долгих часов я без конца обращался к ним, пытаясь обрести то, что способно было вытащить меня из пропасти отчаяния и не дать закрутить меня вихрю безудержного гнева.
Помогло это лишь отчасти. Я пытался убедить себя в том, что поступаю правильно, что делаю добро, что без этих притчей и изречений я просто впаду в прострацию, сойду с ума. Но где-то на задворках моего сознания маячила и иная возможность: всё дело в том, что пастырь Эдамс был прав, утверждая, что я слишком запутался в водовороте светского мира для того, чтобы суметь обрести успокоение и силу в сфере духовной. Мысль эта была пугающей и изнуряющей, как бывает предчувствие некоего ночного кошмара, который с безумным постоянством посещает нас по ночам.
Но, наконец, когда мне уже казалось, что больше не смогу выдержать ни дня вынужденного одиночества и постоянного отдыха, в полдень четвёртого по счету дня мою камеру открыли и под охраной препроводили в космопорт «На краю радуги», а потом на борт «Вожака», ожидавшего меня.
— Я дергал за все верёвочки, концы которых смог обнаружить, — комментировал лорд Келси-Рамос, вручив мне дымящуюся чашку. — Включая и ту услугу, которую должна была нам губернаторша, — добавил он, — хотя не могу утверждать, что она, сломя голову, бросилась выполнять обещанное.
— Я очень это ценю, сэр, — ответил я, принимая кружку все еще дрожавшими пальцами. Тепло, исходившее от ее стенок, действовало на меня умиротворяюще, а запах напомнил дом и покой. Лучшего лекарства для меня было не найти, и стоило мне лишь отхлебнуть глоток этого целебного напитка, как все ужасы и сомнения, которые, казалось, источали стены моей тесной камеры, стали куда-то отступать.
— Я был очень рад, что сумел помочь, — сказал лорд Келси-Рамос, слегка нахмурившись и глядя мне в лицо. — Прости, что это заняло столько времени — если бы это произошло в Портславе, то мне хватило бы и получаса.
— Но и четыре дня — не такой уж долгий срок, сэр, — уверял его я, в тот момент мне даже казалось, что это так и было.
Но лорда Келси-Рамоса вряд ли можно было назвать наивным человеком.
— А вот мне кажется, что мы едва успели прибыть за тобой, — двусмысленно заявил он.
Я вздохнул и решил прекратить всякие попытки прикидываться наивным.
— Конечно, все это выглядит куда серьезнее, чем я мог ожидать, — признался я. — Намного тяжелее. Сама мысль о тех кораблях, которые стремглав несутся навстречу своей погибели, в то время, как я сижу в камере один и ничего не могу предпринять, чтобы их вызволить из беды… — я покачал головой и еще отхлёбнул из кружки.
— Гм, — пробурчал он. — Знаешь, я всегда считал, что та ваша хвалёная восприимчивость, которая отличает всех вас, религиозные натуры, иногда может быть и обузой. — Он надул губы. — Хотя, с другой стороны… Может быть, в этих переживаниях тебе просто помогли?
Я вздрогнул от подозрительности в его голосе и чувствах.
