– Ё! – только и смогла сказать Тэйки.
Катя подошла к мастеру, склонилась и поцеловала в щеку.
– Признаки новой жизни, старик? – шутливо спросил Даня.
– Просто в дом вернулся хозяин. Теперь тут будет больше порядка. Готовьтесь, люмпены.
– А ты не обзывайся! – откликнулась Тэйки. – Тоже мне, трансформатор нашелся…
Гвоздь от хохота едва не упал с дивана.
– Ты еще и ржать надо мной вздумал?
Тэйки скинула оружие, отстегнула кое-какую походную мелочевку и полезла бороться. Катя сунулась их разнимать, но ее сил для этого явно не хватало, и вскоре она оказалось третьей стороной в потасовке. Куча-мала каталась по линолеуму, участники сражения с переменным успехом старались принудить неприятелей к сдаче. Больше всех доставалось Гвоздю, но он не собирался сдаваться.
Генерал мрачно вздохнул:
– Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не кололось…
– Совершенно согласен, – ответил ему Немо.
Боевая ярость нарастала. И двух минут не прошло, как идеальный порядок, наведенный Гвоздем, превратился в идеальный хаос. Даня отрешенно наблюдал за этой сценой. Наконец Катя получила от кого-то локтем по губам, и линолеум окрасился алыми пятнами. Данино терпение лопнуло.
– Немо! – сквозь зубы процедил он.
Через несколько секунд Катя лежала на диване с гримасой мученичества на лице, а Тэйки и Гвоздь извивались в воздухе, пытаясь как следует пнуть Немо, поднявшего их за воротники над полом.
– Почему ко мне всегда притягивало кретинов?
– Сам кретин, Данька!
– Подобное тянется к подобному, ДРУГ мой…
– Отпусти их, Немо.
Бац! Бац! Тэйки приземлилась на ступни, а Гвоздь – на утомленное койкой седалище. Катя нарушила идиллию веселого идиотизма:
– Как ты себя чувствуешь, Гвоздь?
Невидимая тряпка стерла улыбку с лица мастера.
– Вам, ребята, серьезно ответить или как?
Генерал ответил:
– У меня к тебе вопросов нет, Гвоздь. Ты знаешь.
– Знаю. Как насчет остальных?
Откликнулась Катя:
– Извини. Можешь не отвечать. Просто я о тебе беспокоюсь.
– Ладно… Ладно. От некоторых вещей нельзя избавиться навсегда и со стопроцентной гарантией… Это понятно?
Катя кивнула, а Тэйки скорчила недовольную рожу.
– Но в ближайшее время, если ничего экстраординарного не случится, дурь мне не понадобится.
– А «страдинарного» – это что, Гвоздь? – заинтересовалась Тэйки.
– Это если ты вдруг оденешься не в красное, а в синее, юная упырица. Тогда, считай, привычному миру пришел конец.
Ф-фырк!
И вдруг Катя сказала тихо и серьезно:
– Мое сердце полно радости за тебя, мастер…
Из всей команды лучшим поваром по справедливости считался Даня. Но он почти никогда не готовил: стряпней занималась Катя (это было неплохо), следующее место занимал Немо (и это было съедобно, но иногда похоже на питательную бумагу), а Тэйки замыкала колонну. Когда-то ей позволяли готовить… а потом перестали позволять.
Гвоздь по части кулинарии был неприхотлив и непредсказуем. Ел то, что в данный момент располагалось ближе всего ко рту, готовил редко, а когда все-таки готовил, мог сотворить и шедевр, и полную отраву, но чаще всего, начав возиться с продуктами, прерывал это занятие на середине, увлекшись какой-нибудь идеей, забывал о готовке, а потом с чистой совестью отправлял в помойку пригорелое-переваренное-протухшее.
В тот вечер случилось доброе чудо: генерал, засучив рукава, создал праздничный пирог, а потом сварил такой кофе, какого не пивал, наверное, и сам гоблинский каган.
Так вот, генерал и мастер с двумя последними кусками пирога и двумя кружками кофе заперлись в арсенале для приватной беседы. Даня сказал:
– Гвоздь, у меня к тебе разговор… не для всех.
И мастер знал, о чем будет этот разговор.
– …А теперь расскажи мне, старик, поподробнее, что это за штука такая: Прялка Мокоши.
Гвоздь достал табак, долго и тщательно сворачивал самокрутку, причем получился у него явно ублюдочный экземпляр – слишком маленький для настоящего курильщика и слишком большой для человека, который все еще пытается убедить себя бросить скверную привычку. Наконец затянулся.
Даня молча пережидал паузу, прекрасно зная, что именно скажет ему сейчас Гвоздь.
А тот все еще помалкивал. Затянулся по второму разу, сбросил пепел, и только потом заговорил:
– Как-нибудь потом, Даня. Я тебя от данного в неудобных обстоятельствах обещания освобождаю.
«Ну точно. Скоро я стану угадывать, когда он на горшок пойдет…»
– Не выйдет, Гвоздь. Я дал слово. Если бы меня убили, слово бы мое сгорело. Но, видишь, я живой, и никто, стало быть, меня от этого слова не может освободить. Даже ты.
– Глупости, Даня. Я имею право освободить тебя. И потом, ты, кажется, собрался вести войну? Мон женераль, не обольщайся, у нас довольно скромные шансы вернуться живыми и невредимыми. Ты уже выбрал своего преемника?
Даня отмахнулся, как от назойливой мухи:
– Найдутся люди. Митяй… или, скажем, Хряк. А всего лучше – Кикимора.
– Хряк слабоват, Митяй больше печется о своей выгоде, общее дело для него – слишком абстрактное понятие. А Кикимора с Тэйки не сойдется.
– Да не важно, не важно, Гвоздь, мля, кто там вместо меня будет за старшого! Ты пойми: я дал слово! Я обещал! Значит, или подохну, или сделаю.
– Какой клад спрятан в твоем слове? Я не понимаю.
– Сейчас… Сейчас, Гвоздь, я тебе объясню
– Да уж, пожалуйста.
– Не сбивай меня! Так. Нас очень мало. Раньше было до едрени фени народу, а теперь мало. Мы все со стволами, и мы все зверье, – это если по большому счету. Зверье, да. Но есть самая малость, такая, знаешь, ерунда, которая нас всех… собирает…
– Объединяет?
– Да. Мы не обманываем друг друга. Мы… короче, как обещали, так и делаем. Иначе, ты понимаешь, что за дерьмо будет? Иначе все развалится. Мы будем по отдельности, и нас, в конце концов, додавят, как мокриц. Этот мир держится на слове, и слово должно быть прочнее стали. А не будет оно прочнее стали, то всем нам хана.
Гвоздь обалдело посмотрел на Даню и даже забыл о тлеющем куреве:
– Кажется, ты заразился от меня философическим взглядом на глобальные структуры.
– Чо?
– Не важно. Все. Я понял. Предложение отменяется. Давай тогда к делу.
