— Почему именно «Долг»?
Клещ молча харкнул в дальний угол и устало прикрыл глаза.
Мол, здесь всё Зона. А значит, здесь всё абсурдно и неожиданно в той или иной степени.
Глава 21. Прилетели!
The tides of change pulled us apart…
«1000 Times Goodbye», Megadeath
…продолжаем беседу.
Собственно, беседует с нами Арабелла, которой я, поколебавшись, не стал связывать руки и ноги. И рот не заткнул. Хоть, может, и стоило.
— Такие, как ты, — обвиняла меня красотка, — хотят весь наш мир сделать Зоной, им насрать на то, что нормальная жизнь разрушается. Они хотят, чтобы в будущем не было ни законов, ни чувства долга, ни защиты для слабых и обиженных. Только война всех против всех…
«Это ж вроде не про меня, а про вольного торговца Шпинделя…»
Но попытки объяснить девушке разницу между моим мировидением и воззрениями вольного торговца отметались как недостойные внимания.
— А Зона — не будущее. Это первобытное прошлое. Это пещерные отношения между людьми! Здесь жизнь человеческая ничего не стоит! Уйти в Зону — значит убежать от современного мира со всей его сложностью, скрыться и найти себе маленькую секту-клан, чтобы тут бухать и палить во все стороны в окружении себе подобных. Может быть, тот, внешний мир, и устроен криво, но его надо выправлять, пребывая в нем, не уходя от него!
Знаете что, ребята? А ведь это звучало не так уж глупо. Да, идеалистка. Да, максималистка. Но уж точно не дура. Хоть и школьница.
Я вслушался в ее речи.
— А вместо этого безответственные личности вроде тебя выносят из Зоны чистое зло. Ты знаешь, к чему приводит накопление артефактов в большом мире?
— Да я не…
— Да ты просто из тех, кто ампутировал себе совесть! Вот ты что такое. После появления сталкерства количество младенцев с серьезными отклонениями от нормы выросло на Украине на семь процентов и ежегодно эта цифра растет. В России — на четыре процента. Ты хоть знаешь, какие эффекты рождает обычный тупой склад артефактов, если хранить их так, как их хранят? А? В Бибирево — это Москва, ты понял, бессовестная личность? — в одном из кварталов зафиксировано появление восемнадцати аномалий. Семь смертей! Множество покалеченных и до смерти напуганных людей! И в чем дело? Оказывается, кто-то из вашего брата устроил там схрон с тремя десятками артефактов…
Я засмотрелся на Арабеллу. У нее… такое лицо… если бы могла, она бы обняла весь мир и защитила его от всех напастей. Девушку могут, как она считает, пристрелить в любой момент. А она всё еще пытается переубедить нас.
Фальшивая Белла Хвостикова, ты знаешь, как ты хороша в этом своем праведном гневе? Да ты просто чудо, девочка. Маленькое пшеницеволосое чудо.
— Знаешь, что полгода назад в Новополоцке начались массовые обвальные мутации детей? А виноват еще один барыга, которому казалось, что он перехитрил всех и удрал из Зоны с хабаром целого клана… такой же, как ты, подонок! Ему, сволочи, всего-навсего захотелось спокойной жизни. Вы таких вещей знать и помнить не желаете! А чем были набиты две «грязные бомбы» во время недавнего арабского инцидента в Париже? Сто сорок восемь человек… как хлеб косой… Знаешь? Или не хочешь знать? Всего-навсего измельченные обломки безобидного артефакта…
Клещ молча взял сапог и запустил им в Арабеллу. Она сбилась, и только тогда ему удалось вставить свою реплику в ее неистовый монолог:
— Девка, я одно понял. Ты ведь не меня хотела прикончить, а его?
— Не смейте называть меня девкой! — взвилась Арабелла. — Как вы смели подумать, что я способна выстрелить в раненого? Вы убийца. Вы мерзавец, каких мало, но было бы низко и подло воспользоваться тем, что вы без сознания… А этот… субчик… он убил и ограбил Михайлова!
— Я?!
— Когда?! — вскидывается Клещ. — Михайлова?!
— Именно! — отвечает ему Арабелла, совершенно меня игнорируя. — По всей видимости, совсем недавно. Вот только сегодня он хвастался медалью, сорванной с трупа Михайлова: сувенир, мол! Я эту медаль на старой фотографии Дмитрия Дмитриевича видела и никогда ни с чем не перепутаю!
— Дура баба. Вернее, девка, — спокойно резюмирует Клеш.
— Я попросила бы вас!
— А тут и просить нечего. Михайлова я знаю хорошо. Медаль какую-то он сто лет назад в Зоне посеял. Притом последние полгода он из Москвы не вылезал, а значит, за Периметр не ходил. И еще, надо думать, месяца два-три сюда не двинет. Притом… это ж Миха. Чтоб его салажонок завалил — вот уж дудки!
Клещ презрительно скривился.
Зачем она меня так обидела? Только-только я к ней пригляделся, только-только что-то хорошее в ней увидел, и вот — бац! Сюрприз!
— Я, между прочим, все его книги читал, — ополоумев от досады, заявляю всей честной компании. С хрена ли я это?
— Да?! — ехидное в ее голосе недоверие. — И когда, по его мнению, сформировался Кодекс Сталкера?
— Не позднее 2010-го.
— Это, допустим, все знают. А почему, с точки зрения Михайлова, кустарное производство Зоны Отчуждения приняло рассеянный, а не концентрированный вид?
Девочка, если бы ты знала, до чего всё это просто, на какой ерунде ты пытаешься меня завалить!
— Относительно ранний разгром мастерских клана «Чистое небо» убил в зачаточном состоянии тенденцию к концентрации нелегального производства.
— Ну… допустим. — Она посмотрела на меня с подобием уважения. Вчерашняя студентка? Наверное. Небось в своей тусовке резали пацанов этими вопросами направо и налево… Умные тебе нравятся? Такого добра есть у меня.
— А как насчет четвертой стадии развития основных кланов?
Ну да, конечно. «Сколько комсомольцев-героев участвовало в штурме Зимнего?»
— Это азы. Стадий пока было всего две. На второй кланы «Долг», «Свобода», «Орден» и некоторые другие, менее значительные, образовали разветвленные оргструктуры везде, а не только в Зоне. У Михайлова есть несколько сценариев третьей стадии, но пока ни один из них не начал реализовываться…
Арабелла растерянно молчала.
— Правильно?
— Правильно… Может, он и не убивал Михайлова…
Какое же ты чудо, девочка! Тебе наплевать по большому счету на то, что сказал Клещ — можно ли верить всяким там клещам? — но у человека, читавшего Михайлова, по-твоему, и рука на него не поднимется… Чудо. В хорошем смысле.
— Ты что ж, выходит, историк? — ошарашенно спрашивает Клещ. — А, точно… говорил… Вы с ним как два сапога пара. Наплетёте, наплетёте, а на самом деле народ тут простой, чуть что — в хлебало, чуть что — пулю в задницу. А вы с ним… это самое!
И он нарисовал в воздухе пальцем какую-то сложную абстрактную фигуру. Надо думать, на языке геометрии она обозначала «это самое». Эти инженеры — они ведь слегка безъязыкие.
