Наконец судорога свела ему ногу. Так. Бал-Гаммаст попытался расслабить лодыжку. Не выходит. Так. Сесть. Наклониться. Лицом в колени. Все равно не выходит. Так. Он взялся за стопу и потянул на себя… на себя… на-себя-на-себя-на-себя… Готово.
Напряжение разом отступило. Боль, покидая мышцу, колыхалась мерной зыбью.
И вместе с болью мэ Бал-Гаммаста ушел гнев. Весь, до последней капли. Буйные онагры опустили морды в траву.
— Хорошо.
Юный царь вздрогнул. Тощий силуэт Уггала Карна у входа в комнату.
— Боюсь, ты не проявил сегодня особенного ума.
— Я знаю.
— Ты знаешь, мой мальчик, иногда взбесившийся бык…
— Онагр.
— Что?
— Скорее взбесившийся онагр, Уггал. Сухой короткий хохоток.
— И все-таки царь Донат гордился бы тобой, мой мальчик.
Эбиху черных было наплевать на то, что он разговаривает с государем баб-аллонским. В темноте не отличишь царя от мальчишки… Поблизости никого.
— Нет. Я был сегодня вроде лука, который стреляет в обратную сторону. В лучника.
— Вроде дубины.
— Что?
— Скорее вроде дубины, которой хотят заменить лук…
Теперь рассмеялся Бал-Гаммаст.
— Ты смог проявить твердость. Хотя бы твердость. Донату нравились люди, которые смеют проявлять твердость.
— Что-то не так, Уггал. Я не могу сказать что, но чувствую: что-то не так. При отце было иначе. Я читал исторический канон царя Бал-Адэна Великого. Он предостерегал от царства женщин. «Слишком много легкости, слишком много наслаждений, слишком много изящества, предназначенного для чужих глаз. А в делах правления пустое изящество слывет лучшим проводником к землям глупости». Моя мать…
— …ни в чем не виновата, мой мальчик. Женщины — благо, посланное нам Творцом. Только благо, хотя и неверное. Лиллу была твоему отцу лучшей опорой. Государь не беспокоился, оставляя на нее Баб-Аллон и Лазурный дворец. Просто… ей захотелось отдохнуть. Лиллу мечтала дотерпеть, покуда царь Донат состарится и отдаст войско эбихам, а потом ей будет в самый раз проститься с заботами: муж рядом, дети рядом, дом устроен, ладонь прилегла ни ладонь, уши открыты для чудесного пения, для флейт и гонгов, а глаза ищут усладу в стихах царицы Гарад… Теперь так жить невозможно. Царство раскачивается. Но у матери нашей царицы больше нет сил, и она бредет по знакам своей мэ странным обычаем: будто Донат еще жив и с нею. Я не смею судить ее. И тебе не следует, мой мальчик.
Ни один из светильников не горел. В такой темени невозможно было различить выражение лица эбиха. Но Бал-Гаммаст почувствовал: он улыбается.
— А царь Бал-Адэн Великий… был очень умным человеком, но ему страшно не повезло с женой.
— Я слышу тебя.
— Дело не в глупости. Глупость губит редко. Убивает чаще всего слабость. Сильному легче быть мудрецом. А мы, увы, слабы. Ты должен знать, царь Балле: мы слабее, чем когда-либо. Так не было даже при Черных Щитах. За семь солнечных кругов две большие войны и две великие смуты…
— Баб-Аллону хватило сил с ними справиться! Мы еще не потеряли отваги.
— Хорошо, что ты так думаешь. Так должно думать. На самом деле… На самом деле… гений Доната, необыкновенное везение и благосклонность Творца — только это и спасало нас до сих пор.
Оба замолчали надолго. Потом Бал-Гаммаст не выдержал:
— Скажи мне одно, Уггал! Скажи: вот она, эта певунья, все несла, какие славные и великие люди — суммэрк. Неужели, правда? Неужели, Уггал? Я не верю, эбих. Я не вижу в них величия. Только упорство, силу и суету. Или мне не следует… не следовало чего-то знать о них? А, Уггал? Скажи мне.
— Нет, Балле. Ничего высокого не случилось в мэ народа суммэрк. А певунья сама из суммэрк, как же ей петь иначе? Но мы и здесь проявляем слабость. Отчего даже тебя, царя баб-аллонского, беспокоят ее слова? Всего лишь слова, и ничего сверх этого?
— Не знаю. Что-то беспокоит.
— Донат дал мне, езде молодому, секретный канон «Об управлении Царством». Написано при Гарад. Там в подробностях рассказывается, чем были суммэрк, когда мы впервые встретились с ними семь с лишком сотен солнечных кругов назад. Балле! Они жали ячмень серпами из глины с кремневыми зубами. Сражались копьями с костяным наконечником. Плавали на тростниковых кораблях и совсем не знали письма. Медными вещами пользовался один из сотни суммэрк. Жалкий народ, бедный, всеми битый, жил в Стране моря, на самых болотах, и едва успевал насыпать холмы и дамбы, чтобы спастись от потопа… Так-то, Балле.
— А… Гурсар-Эанатум? Владыка Эреду, герой?
— Их столица, мой мальчик, «добрый город Эреду», — нищее селение. Тогда было еще и похуже, чем сейчас. Стены в два тростника высотой, дома не выше одного этажа. Большому кораблю ни за что не подойти к тамошней гавани из-за топей, мелей, болот. Речное русло в сторону ушло. Там все занесло илом. Балле, сейчас-то, пожалуй, почище будет… Царство для них стало избавлением. В ту пору они только и могли выжить, придя под руку царя баб-аллонского. Правды здесь не много. Эреду — очень древний город, это правда. Он древнее самих суммэрк и был когда-то блистательной столицей великого народа, неведомо как сгинувшего… Там новые ветхие храмы стоят на древних могучих, там живая бедность уселась на мертвое богатство, Суммэрк низвели Эреду, а не прославили его.
— Я благодарен тебе, Уггал. Эбих, не добавив ни слова, ушел.
Едва затихли его шаги, у ложа Бал-Гаммаста оказалась Аннитум. Как будто стража сменилась у городских ворот. С ленивой грацией сестра сложила руки на груди. Покачала головой.
— Пожалуй, тебе не повезло, братец. Творец свидетель, Балле, я удивлена. Никогда не думала, что стану дарить тебе украшения… А вот придется. Вообще, карапуз — сам по себе отличное украшение… для высокого кресла царей баб-аллонских. Но карапуз, которому подарен разбитый нос и пара светильников под очами, это украшение вдвойне. Давай-ка прямо завтра, во время полуденного отдыха. Как в старые добрые времена. Помнишь, братец? Конечно, помнишь, такое трудно забыть. Можно устроить так, чтобы вас никто не видел. В конце концов, я…
— Нет, Аннитум. Этого не будет.
— Но почему? — Сестра отлично знала, насколько брат ее не боится.
— Прости меня.
Творец знает, как она удивилась. Ужели это ее туповатый и бесстрашный братец Балле сейчас лежит перед ней? Может, шутит? Не-ет. Определенно, не шутит. Потом она поняла, до чего ей самой не хотелось этой драки. С кем угодно, мужчиной или женщиной, любым оружием или без него, в любое время и в любом месте! Она готова. Но бешеный онагр Балле — все-таки ее любимчик… Аннитум наклонилась и поцеловала его в лоб. А потом взъерошила волосы. Тоже — как в старые добрые времена. Больше ей нечего было здесь делать.
