Снова удивление.
— Да, дело было не в лени, — сказала она. — И я не боялась лошадей…
— Нет, конечно. Память подсказывала тебе, что хлев — это на самом деле не безопасное место, что там могут происходить страшные вещи, особенно если тебя зажмут в угол, С тобой все было в порядке, Эсмей. Ты просто пыталась инстинктивно обезопасить себя.
Уши все слышали, но разум отказывался принимать услышанное.
— Но я же должна была…
— Боже мой! — Анни подняла вверх руку. — Во-первых, ты не могла уже ничего в себе изменить, как слабый компьютер не может изменить программу, которую ты в него загружаешь. Часть мозга, которая отвечает за выживание, и есть такой слабый компьютер. Он может только реагировать на сенсорные реакции опасности и голода. Если бы ты вовремя прошла соответствующую терапию с применением нейроактивных препаратов, можно было бы избежать самых страшных последствий… Но все равно следы бы остались. Это и есть жизнь, в конце концов. Поэтому запрещается полностью стирать события из памяти людей.
— Вы хотите сказать, что я обречена носить это в себе всю оставшуюся жизнь? — Зачем тогда вообще нужна терапия?
— Не совсем так. То, что мы делаем сейчас, то, что ты шаг за шагом все вспоминаешь и проживаешь заново, намного облегчит твое восприятие. Существуют лекарственные препараты, которыми мы можем воспользоваться, чтобы стабилизировать твое состояние и поставить некоторый щит между твоими теперешними ощущениями и уже ставшими привычными связями, до тех пор пока не образуются новые.
— А как же кошмары?
— Они постепенно будут ослабевать, может, даже совсем прекратятся. Хотя, если ты попадешь в стрессовую ситуацию, все может возобновиться. Но при постоянном внимании с твоей стороны ты будешь в состоянии изменить ход своих мыслей и сможешь проявляться максимально и как человек, и как офицер.
— Мне не хочется принимать лекарственные препараты, — призналась Эсмей.
— Хорошо. Те, кто легко принимает лекарства, обычно уже довели свои нервные клетки до полного изнеможения. Тебе не обязательно хотеть их принимать. Нужно только доверять мне. А я знаю, когда это будет необходимо.
— А можно обойтись вообще без лекарств?
— Можно. Тогда процесс будет более медленным и сложным, а исход не гарантирован. Почему ты боишься лекарств? Неужели думаешь, что превратишься в эдакого героя фильма ужасов, который ходит-бродит по сумасшедшему дому, шаркая рваными тапочками?
Эсмей ничего не ответила, потому что именно такая картинка возникла у нее в голове. Она лишь кивнула в ответ.
— Когда ты будешь готова к приему лекарственных препаратов, я объясню тебе, Эсмей, какие могут быть реакции и возможные побочные эффекты. А пока что давай поговорим о том, что еще ты перестала делать после того случая, что еще перестало тебе нравится.
Ей разонравились лошади. И это удручало ее чуть ли не больше самих кошмаров. Она даже не помнила, чтобы они ей вообще когда-либо нравились. Себ Корон рассказывал, что раньше она почти не слезала со своей маленькой лошадки, но ей казалось, что это была не она, а какая-то другая девочка. Как могла из такой девочки вырасти такая женщина? Но если верить, что ее изнасиловали, надо верить и насчет лошадей. Для Флота это не имеет никакого значения, но в глазах ее родственников она, конечно, сразу стала неполноценной.
Неужели запахи действительно сыграли столь значительную роль? Неужели ее обонятельные органы навеки упрямо связали запах хлева, конюшни и лошадей со всем тем ужасом и болью, которые ей пришлось пережить? Кажется, так просто. Почему не осталось приятных ассоциаций с этими запахами, если она действительно раньше обожала лошадей?
В этот момент она сидела за обеденным столом и методично жевала, сама не зная что. Все эти дни она просто не обращала внимания на то, что ест. И вдруг она ощутила вкус тушеного мяса с овощами. Она терпеть не могла тушеного мяса, но не выплевывать же посредине еды. Она с трудом проглотила то, что было во рту, и запила все водой. «Пойдемте поиграем в мяч, лейтенант?» — предложил кто-то. Кто же это? Она с трудом пыталась припомнить, как зовут эту молодую женщину с приятным лицом. Барин бы подсказал ей. Барин… Его давно не видно. Он проходит курс терапии. Наверное, он тоже в ужасном состоянии, как и она. Не до игр.
Ей надо было придумать уважительную причину.
— Нет, спасибо, — сказала она, с трудом подбирая нужные слова и нужную интонацию. — Я хочу позаниматься в зале. Как-нибудь в другой раз.
В спортивном зале после последних событий народу было немного. Нарушились все графики. Она отругала себя за рассеянность и направилась к тренажеру. Мельком взгляд скользнул по другому тренажеру, имитировавшему езду верхом. Она никогда за все время во Флоте даже не попробовала сесть на такой тренажер. Если ей не нравилось ездить верхом на настоящих лошадях, зачем садиться на тренажер?
Но от него не будет пахнуть стойлом. Мысленно она представила себе Люси верхом на коричневой кобыле, как они сливаются в одно целое и одинаково упиваются скачкой. Ее пронзила боль осознания: она ведь была — могла бы быть — такой, как Люси. И так же наслаждалась бы бешеной скачкой.
Никогда, никогда… Она резко наклонилась вперед и принялась бешено крутить ногами. От неожиданности она чуть не свалилась с тренажера. Ремень безопасности врезался в ладони. Она заставила себя замедлить движения. Прошлое есть прошлое, ничего уже не изменишь, как бы она ни старалась,
— Добрый вечер, лейтенант. — Мимо нее к тренажеру-лошади прошел молодой джиг. Он неловко взобрался в седло, и уже по движениям тренажера Эсмей поняла, что он установил его на маленькую скорость: свободный бег рысью по прямой. Но даже так он все время сбивался с ритма.
У нее получилось бы намного лучше. Даже сейчас, и она это прекрасно знала.
Но это никому не нужно. В этой жизни никто не ездит верхом. Она вспомнила запахи, грязь, какой это нелегкий труд ухаживать за лошадью… И тут же перед глазами встали картинки красивого быстрого бега-полета, полного изящества и грациозности. Люси… А это уже она сама.
На стене в комнате Анни, а по-другому она ее называть уже не могла, висел плоский экран с изображением туманного ландшафта в зелено-золотых тонах. Совсем не похоже на Альтиплано, где всегда на фоне неба ясно выступали горные вершины. Но даже это изображение помогало ей ощутить под ногами твердую землю пусть другой, но планеты.
— В вашей культуре, — начала Анни, — женщина, девочка — это то существо, которому необходима защита. Ты была девочкой, и тебя не смогли защитить.
«Я была недостойна того, чтобы меня защищали», — пронеслось в мозгу Эсмей. Она закуталась в шерстяной платок и попыталась сосредоточиться на мысли о том, какой он теплый. Кто-то вручную связал этот платок крючком, она даже заметила небольшую неточность в узоре.
— Ребенок думает по-другому, — сказала Анни. — Тебя не смогли защитить, и в своем детском мозгу ты, пытаясь оправдать отца, как это обычно делают дети, и даже еще больше, потому что недавно умерла мать, — ты в своем детском мозгу решила, что либо ты не настоящая девочка, либо девочка нехорошая. Значит, ты недостойна того, чтобы тебя защищали. Мне кажется, что ты, именно ты, выбрала первую версию, решила, ч го ты не настоящая девочка.
