— Жизнь — основа разума, — пробормотал флегматично-унылый Бруно Осинниго. — Януш тут уже предлагал определение разума, что еще нужно? Это же естественно, что разум более гибко реагирует на изменение условий существования, причем уже в начальной стадии развития.
— Смотря какие изменения, — возразил Лихолетов. — К примеру, справился бы хомо габилис
[25]
с ледниками, пройди они по всем материкам Земли?
— Не справился бы. С ними не справились бы, наверное, и наши предки в двадцатом веке, вплоть до ассимиляции системы капиталистически-социалистических государств.
— Правильно! — поднял палец вверх Томах. — Что ж, выходит, разум не сразу выступает на арену деятельности природы? Значит, мы, люди, да и другие разумные существа нужны природе не сейчас, а позднее? Когда?
— Теперь понятно, к чему ты клонишь, — заметил молчавший до сих пор Романенко, эксперт технического сектора. — Ты хочешь сказать, что разум нужен природе тогда, когда по мощи, по крайней мере, сравняется с мертвой материей? Когда же это произойдет? Чтобы завоевать Вселенную, нужна вечность.
— Вечность… — поморщился Станислав. — И это речь инженера.
— Ответ пессимиста, — сказал Микульский. — Уже через двадцать лет мы овладеем энергией Солнца, ну, хотя бы близко подойдем к этому пределу. Еще через пару сотен лет — энергией всего Рукава Ориона. Через каких-то полтысячи лет вся Галактика будет у наших ног!
— А дальше?
— А дальше весь Космос! А он-то как раз и не вечен, и не бесконечен.
— Пока мы будем овладевать галактиками, Вселенная начнет сжиматься, и в конце концов все наши честолюбивые помыслы упрутся в черную дыру сингулярности!
— Наконец-то! — сказал Томах с удовлетворением. — Вот потому-то природе и понадобился разум, ибо только с его помощью она может предотвратить свой конец в черной дыре Биг Хоул! После цикла красного смещения наступит цикл фиолетового, Вселенная начнет сжиматься, тут и выйдет на арену Разум, чтобы спасти себя, а тем самым и Вселенную! Ту, что станет нашим домом.
В кают-компании наступила тишина. Спорщики сдержанно переваривали гипотезу Томаха, высказанную им в полушутливой форме, популярно. И хотя все понимали, что в гипотезе этой почти нет науки и она, скорее, любопытный мысленный эксперимент, безопасников она заинтересовала.
— Но есть мнение ученых, что срок существования цивилизации — всего лишь несколько десятков тысяч лет, — сообщил Микульский. — У нас же до «конца света» после фиолетового смещения — десятки миллиардов! Где же тут цель Разума как главной защитной силы Вселенной? К тому времени во всем мире останется только «мертвая материя» — электронно-нейтринный газ.
— Миллиарды, — согласился Станислав. — Но кто может с уверенностью сказать (не знать, нет, знать и даже прогнозировать так далеко в будущее невозможно), что для той великой цели мы не должны развиваться непрерывно миллиарды лет? Или, с другой стороны, что, если мы, люди, — тупиковая ветвь Разума, возникшая слишком рано, но возникшая как одна из бесчисленных попыток природы создать именно тот тип Разума, который способен достичь цели — сохранить Вселенную такой, какая она есть?
Снова молчание. Потом голос Романенко:
— Со всем согласен, кроме одного: что я тупиковая ветвь!
В кают-компании вспыхнул смех.
Потом вдруг ожил динамик общих команд под потолком кают-компании, пискнул, глубокомысленно прокашлялся и продекламировал:
— «Поскольку Ничто не есть Нечто, все, что не Нечто, есть Ничто; а тот факт, что Нечто не есть Ничто, является чрезвычайно веским доводом в пользу Ничто, особенно для людей, искушенных в житейских делах».
[26]
Видимо, в рубке прислушивались к разговору в кают-компании, и теперь кто-то из экипажа высказывал свое мнение по этому вопросу.
Смех вспыхнул с новой силой.
— Интересно, зачем тебе понадобилось затевать дискуссию о миссии Разума? — спросил Богданов Томаха, когда они шли по коридору к каютам пассажиров. Филипп шел сзади, у него вертелся на языке тот же вопрос.
— Во-первых, потому что он меня интересует, — лукаво усмехнулся Станислав. — А во-вторых, проблема «миссии Разума», как ты назвал, тесно смыкается с нашей проблемой Наблюдателя.
— Это каким же образом?
— А таким, что единственное, ради чего стоило бы сохранить Вселенную любой ценой, — ее красота и гармония! От атома до пейзажей, радующих нас, людей, и до невиданных еще красот, которыми любуются другие разумные существа, опередившие нас в развитии.
— Наблюдатель?
— И он тоже. Мы же, к сожалению, часто выносим в космос пагубный опыт земной практики хищников! Вот и приходится Наблюдателю вмешиваться.
— Сильно! Долго думал?
— Иронизируешь, несчастный? — рассердился Станислав. — Думал я долго, да и фактов у нас немало. Кстати, я развил свою гипотезу о «галактической службе УАСС». Судя по всему, Наблюдатель то же самое, что и погрансектор, а может быть, и еще хуже — выполняет функции нашего отдела безопасности, только в галактическом масштабе. Годится? Уверен, что факт исчезновения грузов — это предупреждение не применять технику, способную глобально изменить облик и климат тех планет.
Богданов замедлил шаг.
— Меня убеждать не надо, я давно это понял. Но почему «зеркала» появились у разведчиков? Они-то не полномочны применять подобную технику, да и нет ее у них.
— Прилетим на место, разберемся.
Никита вздохнул.
— Твоими бы устами да мед пить. Договорим после финиша, спокойного старта.
Он скрылся за дверью каюты, куда уже вошел Бруно.
Томах шагнул в соседнюю дверь, остановился на пороге, Филипп попробовал сдвинуть его с места, и они с минуту молча боролись, пока Филиппу не удалось двумя рывками нарушить равновесие друга.
— Старею, — грустно сказал Станислав, поднимаясь с ковра на полу каюты. — А?
— Много болтаешь, — в тон ему ответил Филипп. — Вся энергия уходит на разговоры.
Томах включил автоматику каюты и вырастил из стены кровать, сел, глядя в пол перед собой.
— Ты знаешь, что Никита перед нашим полетом был на Шемали?
— Слышал краем уха, но подробностей не знаю, вы же все засекретили.
— Так вот, «зеркала» появились там сразу же после того, как мы послали туда грузы с Таймыра.
— После проверочных посылов?
— Да. Снова послали технику терраформистов для планетарной реконструкции. Похоже, мы правы, и наш Наблюдатель не хочет, чтобы люди слишком активно перекраивали космос по своим меркам.
Филипп сел на свою кровать.
