— Ну что ты? Все уже хорошо, лезь давай. Что такое?
— Так бы всю жизнь, — буркнула Йоля, неохотно выпуская его шею.
— Чего — всю жизнь? На мне бы ездила?
— Обнимала бы, дурак.
— А… — Мажуга обошел сендер, уселся за руль и потянул из кармана кисет. — И впрямь дурак… Йоля, не нужно тебе со мной. Вот закончится все, и… даже не знаю, куда б тебя пристроить. Придумаю что-нибудь, дай только выбраться отсюда. Дурак я и есть — потащил с собой в пустыню, думал, под охраной карателей, думал, спокойно будет, увидишь жизнь, поглядишь, как Пустошь устроена, а потом… потом и сама сможешь.
Игнаш щелкнул зажигалкой, и чернота вокруг Йоли разорвалась, возник крошечный огонек, живой и теплый.
— Не прогоняй меня, а? — Йоля потянулась к Мажуге, он мягко отстранил ее руки.
— Да я ж не прогоняю, я хочу, чтоб ты жива была. А со мной рядом теперь очень опасно.
— Это потому что ты женатый? — Йоля едва не плакала. Эх, не так все выходит, совсем не так… Неправильно все как-то!
— Женатый? Ты чего?
— Ну, Ористида твоя, дочка у вас… Луша…
Мажуга помолчал, сосредоточенно выпуская клубы дыма. В отсветах сигаретного огонька Йоля видела, как он хмурится.
— Нет, — заговорил Игнаш. — Не женат я… Ладно, слушай. Был я в Харькове сыскарем. Если кому чего надо найти — пропажу там, или обокрали, или еще какое дело, всегда люди ко мне шли. Ржавый, такое прозвище было, весь Харьков нас знал. Меня и напарника моего, Тимохой его звали.
— Тимоня? — Йоля сразу вспомнила, как Игнаш вздрогнул, когда усатый распорядитель Арены назвал имя волка.
— Тимоня… Я его так называл, для других он Тимоха был. Я в самом деле дурак, много глупостей успел наделать, а Тимоня мой — правильный такой был. Я хотел, чтобы весело, а он — по правилам да по правилам. По правилам хотел жизнь прожить. Ну да ты знаешь, каково это, когда тебе твердят о правилах. — Мажуга слегка улыбнулся и покачал головой. — Вот и я с ним вечно спорил. Он весь такой правильный из себя — ферму купил, женился, но со мной продолжал в Харькове работать по сыскной части. Мне же на правила тогда плевать было, только веселье подавай, однако работали мы с ним славно, с полуслова друг друга понимали, спину прикрыть, деньги доверить — это у нас промежду собой без вопросов. Из-за меня, дурака, и пропал Тимоня. Я правило его нарушил, полез, куда нельзя было. Сам полез, без него. Хоть на это ума хватило — его не впутывать… Ладно бы меня при этом грохнули, оно бы и честно… Башку едва не разбили, вон шрам по сю пору остался.
— Это там, где волосы седые у тебя?
— Точно. Тимоня меня разыскал, отбил у них. Я тогда уже скорей мертвый был, чем живой. Он привез меня к себе, там жена, дочка у него, прислуга… Я, когда очухался, просил: отвези меня… ну хоть куда отвези, не надо, чтобы на твоей ферме. Понимаешь? Не послушался он, сказал: никуда не денешься, пока я тебя на ноги не поставлю. Выходил вот. Стою на ногах. А его ферму сожгли. И Тимоню, и жену, и батраков — всех перебили. Из-за меня. Дочку его, Лушеньку, из огня Ористида вынесла, она у Тимони служанкой была, тоже в ту ночь всех потеряла. Теперь я ферму завел, хозяйство, Луша при мне да Ористида. И все у меня теперь по правилам. Вместо Тимони. — Мажуга привычным движением вдавил окурок в дверцу сендера и задумался.
— Ой… — Йоля почувствовала, как волна жара заливает щеки. Хорошо, что в темноте не видно. Какая ж она дура, в самом деле… — Я прощения попрошу, когда вернемся. У Луши попрошу, да и у Ористиды тоже.
— М-да. Хорошо бы вернуться.
Йоля отыскала в темноте его ладонь и сжала пальцами. Хотелось плакать. От счастья. Раз так… раз уж вот так вот всё… значит, она может остаться с Игнашом, нет у него жены, нет семьи. А теперь все будет хорошо. И никто не сможет им помешать — ни дикари, ни оружейники, ни бандиты, убившие Графа, ни вся пустыня. И даже вся Пустошь помешать не сможет. Теперь все будет хорошо.
Луна выползла в небо, черная пустыня расцветилась серебристыми бликами.
— Пора, — сказал Игнаш. — Сделаешь, как скажу?
Наверное, впервые он просил, а не приказывал. И Йоля снова подумала, что все теперь будет хорошо.
— Ты токо скажи, я все-все сделаю! Вот увидишь.
— Это будет трудно.
— Да ты скажи, чего нужно!
— Момент нужно выбрать. На сендере нельзя туда — мотор услышат, всполошатся. Пойду налегке, один.
— Нельзя одному, ты что!
Игнаш в свою очередь осторожно сжал Йолины пальцы:
— Боишься одна оставаться? Я же говорил: будет трудно. Но лучшего не придумалось. Сделай, как прошу, выжди, пока пора будет, а как будет пора — мчи прямо на огни, ничего не бойся, не сворачивай, лети. Увидишь меня — тормози, но не резко, плавно. Сендер на резком тормозе перекинуть нельзя, тогда пропадем. Притормози чуток, чтобы я смог запрыгнуть, ну и если живой кто из оружейников — тоже. Не глуши мотор, гляди, чтоб работал… Ну, вроде все я сказал.
Йоля коротко вздохнула, представляя, как будет сидеть в темноте и ждать.
— А как я узнаю, что пора?
— Узнаешь.
В темной кабине Йоля не видела лица Мажуги, но по голосу слышала, что он улыбается.
— Вот об этом не тревожься. Когда я начну, ты поймешь враз, не ошибешься… Э, да что ж я? На вот, держи.
— Чёй-то? Трубочка… А, прицел!
— Молодец, знаешь!
— Я ж с Харькова… Игнаш, ты уж как-то там… это. Ну, бережно чтобы, осторожно, а?
Мажуга выпустил ее ладонь, протянул руку и погладил слипшиеся грязные пряди, спадающие на щеку из-под дареного платка.
— Ну, едем.
Сендер преодолел несколько песчаных перекатов. Здесь повсюду были холмы — похоже, в этом краю ветер дул постоянно и намел вот такие длинные груды, как волны из песка, только застывшие. Когда переваливали последний бугор, Мажуга остановил сендер и указал:
— Гляди!
Вдалеке виднелись красноватые сполохи. Совсем не яркие, но в темной пустыне было заметно издали. Йоля приложила к глазу оптический прицел. Она различила костры, между огней мелькали тени — много людей, десятка два, даже больше.
Пока она любовалась, Мажуга спрыгнул на песок и захлопнул дверцу.
— Я пошел. — Отойдя на несколько шагов, обернулся и бросил напоследок: — Из сендера не выходи! У тебя кохара нету, так сиди уж.
И больше не оглянулся ни разу.
Сперва Йоля следила в оптический прицел, как он пробирается между холмами. Потом потеряла его из виду.
Мажуга крался, держась теневой стороны. Вся пустыня была поделена на черное и серебристое. Серебристое — там, где луна освещает, а он держался черных участков. По мере того как приближался к стойбищу дикарей, отчетливей звучали ритмичные удары в барабанчик и завывания. Мажуга прикинул: где-то они должны были караульных выставить, не иначе. Хотя, с другой стороны, кто их разберет? Ведь праздник же, вон как орут и стучат. Он еще убавил шаг, теперь продвигался совсем медленно, по-прежнему держась теневой стороны.
