— Ты знаешь ответ на этот вопрос, Харитоша. Он оставляет тебя в заложниках, хочет сделать козлом отпущения. За все тебе одному придется отдуваться. Я знаю, чем занимается Сорокин. Он сколотил команду моряков, и сейчас они заканчивают ремонт сторожевого корабля, стоящего у острова Недоразумения. Я нашла своих прокаженных, Сорокин — своих. Мы оба занимались одним и тем же делом. Теперь я поведу свою команду в неведомые края, а Сорокин выведет своих морячков в Тихий океан. Но ему составит компанию Белограй, а мне — его шут. Помнишь школьную загадку: «А кто остался в лодке?». Останешься ты. Один. Тебя бросят на растерзание волкам. Но если я найду золото, ты станешь героем.
— Героем я не стану.
— Я видела шифровку Белограя, сумела прижать к стенке шифровальщика. Генерал отправил телеграмму в Москву от твоего имени, а не от своего. Это ты отдал приказ выслать на поиски самолета специальный поисковый отряд. Уверяю тебя, отряд справится со своей задачей. Иеще. Белограя здесь нет. В шифровке сказано, что он вылетел в Москву спецрейсом вместе с золотом. Генерал погиб. Его больше не существует. Сейчас ты хозяин Колымы, а Белограй — призрак.
— В таком случае я его понимаю. Он вас спасает, отправляет в разные стороны, чтобы приближенные к нему люди не попали под общий каток. Теперь понятно, почему он на обычный рядовой рейс снарядил свой экипаж. Они назад не вернутся. И вы ничего не найдете в тайге. Жребий вытянул я. Правильно.
— Если я найду золото, ты станешь начальником Дальстроя. В глазах Лизы сверкнул знакомый огонек. Она должна верить в поставленную задачу, тогда победит. Челданов знал свою жену. С таким же огоньком в глазах юная комсомолка из интеллигентной семьи приехала из столицы поднимать Колыму и строить на Дальнем Востоке великие города. Без веры она жить не может.
Челданов поцеловал жену, и она побежала к самолету.
Экипаж занял свои места. Загудели двигатели. Десять заключенных, врач, Лиза, генеральский шут и двое автоматчиков сидели в комфортабельных креслах, обитых плюшем, отделка самолета соответствовала вкусам хозяина. Такое начало многим понравилось. Покинуть Колыму никто из присутствующих не мечтал, по каким бы причинам ты туда ни попал, выход имелся только один — на кладбище.
Машина начала разбег, сильно трясло, заложило уши от кошмарного рева. Все скорчили физиономии, кроме Глеба Шабанова. Он улыбался. Самолет оторвался от земли и поднялся в воздух. Сидящий рядом с Шабановым курчавый мальчишка помотал головой.
— Черт! Терпеть не могу самолетов. Правда, я никогда еще не летал, но ничего интересного. Другое дело — море. А тебе, я смотрю, в радость, расплылся, как блин на сковородке.
— Я летчик, Огонек. Был им когда-то.
— Ты хоть помнишь, когда в последний раз летал? В прошлой жизни?
— Можно и так сказать.
Шабанов повернулся к иллюминатору и начал разглядывать облака, кипящие бурной пеной под стальными крыльями. Он давно уже не мечтал подняться в небо…
Пилот
Бой был неравным — пятеро против дюжины. Во всем виновата разведка. Они не знали о тайном аэродроме противника. Завидев в воздухе звено капитана Шабанова, немцы дали деру, а на самом деле их попросту заманили в ловушку. Старший лейтенант Леонид Хрущев сбил одного «мессера» и погнался за вторым. Глеб прикрывал его. Ленька на приказы не реагировал. Мальчишество. В хвост Хрущеву начал заходить «фоккер». Шабанов нырнул под него и дал сплошную очередь до того, как фриц успел открыть огонь. Немец взорвался в воздухе. Вот тут все и началось. Как из-под земли в небо взлетела стая фашистских ястребков, словно ворон спугнули с ветвей деревьев. Небо почернело от «фоккеров», «мессеров» и «юнкерсов». Самолет Хрущева вспыхнул, как зажженная спичка, и со свистом пошел вниз.
— Прыгай, Леня! — крикнул Шабанов.
Похоже, Хрущев искал смерти. Летал дерзко, команды не выполнял, шел на неоправданный риск. За шесть месяцев, прошедших после военной коллегии, он сбил двух фрицев и сам потерял новенький ИЛ.
После бездарной гибели капитан-лейтенанта Георгия Курбатова Ленька изменился. Они ждали расстрела. Их продержали в карцере две недели без допросов. Приговор выглядел насмешкой: Шабанова лишили одной звездочки, которую он вернул себе через два месяца. Хрущева за убийство приговорили к восьми годам пребывания на фронте без отпуска и увольнительных. О каких восьми годах могла идти речь, если война подходила к концу? Все понимали, любого другого поставили бы к стенке по законам военного времени, а сына Хрущева отправили на фронт, согласно предписанию, лежащему у него в кармане. Ленька превратился в воздушного хулигана, забыв о том, что он не Покрышкин, не Кожедуб, а бомбовоз, переученный на истребителя.
Сейчас Шабанова интересовал только один вопрос: прыгнул или не прыгнул? Он снизился, на бреющем полете описал дугу над лесом. В воздухе мелькнул раскрывшийся парашют.
— Ну, слава богу, успел!
На этом его мысль оборвалась. Стекла кабины рассыпались и, превратившись в крошку, полетели ему в лицо. Перед ним возникла черная стена дыма. Машина начала цеплять верхушки деревьев. Очки спасли глаза. Шабанов не чувствовал боли, но руки плохо слушались. Только бы не потерять сознание, тогда конец, сгорит вместе с машиной.
Самолет сел на брюхо в открытом поле. Вспыхнул огонь. Шабанов расстегнул ремни, отбросил крышку люка и начал выкарабкиваться из кабины. Ему показалось, будто он потяжелел вдвое и не может справиться с собственным весом. Скрипя зубами, он дрался за свою жизнь. Перевалившись через борт, упал на крыло и соскользнул с него на землю.
Машина полыхала. Ползти он не мог, начал перекатываться с боку на бок. Небо смешалось с землей, кровь заливала стекла очков, Шабанов их скинул. Откатившись на безопасное расстояние на случай возможного взрыва, он достал спички и поджег свой планшет с картами и документами, затем достал пистолет и передернул затвор. Теперь кровь заливала ему глаза — утыканное осколками лицо продолжало кровоточить. Он ничего не видел. В таком состоянии ему не уйти. До линии фронта не менее десяти километров, не дотянуть, слово «плен» даже произносить стыдно. Выход только один — пуля в лоб. Вот судьба с ними и рассчиталась за бессмертного морячка. Глеб поднял руку, приставил к виску пистолет, но потерял сознание раньше, чем успел выстрелить.
Очнулся он в каком-то сарае. Пахло навозом и перепревшим сеном. Лицо пощипывало, словно его кошки поцарапали. Вокруг сидели люди а гимнастерках без погон. Его голова лежала на свернутой шинели. Кто-то подал воды в ковшике, Шабанов с жадностью осушил его.
Рядом на корточках сидел немолодой мужчина в офицерской гимнастерке и, улыбаясь, смотрел на растерянного пилота.
— Ничего, герой, до свадьбы заживет.
— Где мы?
— В гостях у фрицев. Набьют коровник до отказа и погонят в лагеря. Нас тут сначала пятеро было, теперь не меньше сотни набралось. Где-то наши ребята попали в кольцо, за три дня коробочка набилась, потоком ведут.
