Он пробродил по рынку до самого вечера, когда наконец решил навестить харчевню. По пути он увидел аптеку, в которую заносили одного из посетителей рынка, раненного в потасовке. Зеваки, моментально собравшиеся на «вынос тела», переговаривались между собой. По одной версии, бедолагу хотели ограбить, а он оказал сопротивление, по другой — он сам хотел срезать у кого-то кошель, а по третьей — он был вообще ни при чем, а просто попал под горячую руку. Сайлас взглянул на человека, которого волокли на чьем-то плаще, и, увидев в бледное, без кровинки лицо и горящие ужасом глаза, понял, что малый не жилец — умрет если не от раны, то уж точно от заражения крови. Бонсайт заглянул в аптеку и наметанным взглядом определил, что именно ему нужно будет приобрести, чтобы создать себе репутацию врачевателя. Там было несколько замечательных сушеных змей и жаб, прекрасные бутылочки и колбочки, реторта, а также различные смеси устрашающего вида и с не менее чудовищными названиями на латыни. «К нашему стыду, нужно признать, что и в моем времени вид значит гораздо больше, чем содержание», — заметил он про себя, выбирая из всего предложенного самое непонятное и с точки зрения обывателя привлекательное.
Закупаться сейчас он не решился, принимая во внимание занятость аптекаря с раненым и истекающих слюной от любопытства зевак. Никуда не торопясь, Сайлас направился дальше, наслаждаясь опустившейся вечерней прохладой и внезапно появившимся в городе свежим ветерком. Горожане тоже отдыхали после напряженного дня, прогуливались под ручку, сидели на скамеечках у своих домов, беседовали неспешно. Ремесленники закрывали лавки. Целые улицы, занятые мастерскими одного профиля и часто носившие соответствующее название (Кузнечная, улица Ткачей и пр.), затихали, оживленную деятельность сменяли громкие разговоры, вспыхивающие споры и веселый смех. Неожиданно виноторговец выкатил на улицу бочку вина, слуги расставили столы, и самый горластый стал зазывать прохожих отведать стаканчик вина прямо из только что откупоренной бочки.
Стала собираться толпа. Подобная торговля была, безусловно, запрещена, но стражники были тоже люди и поэтому смотрели на происходящее сквозь пальцы. Сайлас выпил стаканчик, сказал комплимент хозяину, с трудом удержавшись от гримасы, которая, конечно, выдала бы его. Вино оказалось ужасной кислятиной.
Вскоре он добрался до цели своей прогулки. Перед ним была харчевня «Трюмильер», источающая через все щели в стенах и крыше самые соблазнительные запахи. Стемнело, но изнутри пробивался яркий свет и доносились веселые и не очень трезвые голоса. Один из них затянул непристойную песню, и Сайлас усмехнулся про себя. «Если бы не декорации, я бы подумал, что нахожусь на вечеринке у одного из своих приятелей. Века проходят, а люди не меняются», — пронеслось у него в голове, и он решительно толкнул дверь харчевни.
Заходя, Сайлас на мгновение обернулся, и вдруг ему показалось, что в полумраке переулка он увидел Эллину. Она стояла, одетая в длинный темный плащ, и улыбалась. Он на секунду зажмурился, и, когда открыл глаза, улица была пуста. Сайлас с досадой мотнул головой и, проклиная кислое вино, торговца и свое дурацкое любопытство, заставившее его это вино пить, вошел в помещение, наполненное светом и запахом людей, которые провели весь день на солнце, убегались, устали, уже успели много выпить и были радостно возбуждены в преддверии веселого вечера.
Войдя и захлопнув за собой низкую дверь, он огляделся по сторонам. Сквозь полумрак душной комнаты можно было разглядеть множество людей, сидевших за прочно сбитыми столами. Раздавались шум множества голосов, смех и непристойные шуточки. Достойный хозяин заведения, весь раскрасневшись от усердия, обслуживал посетителей, умудряясь при этом без ошибок считать деньги и переговариваться с клиентами, которые, по-видимому, все как один были завсегдатаями его харчевни. Сайлас присмотрел себе свободное местечко и занял столик в самом углу. Наблюдательный трактирщик, заприметив хорошо одетого господина, немедленно подлетел к нему и принял заказ. Неспешно попивая вино, Бонсайт наблюдал за присутствующими и вновь прибывающими.
Неожиданно кто-то с силой хлопнул его по плечу.
— Дружище! — произнес заплетающийся голос.
Сайлас обернулся, и его рука невольно дернулась по направлению к кинжалу. «Нервы ни к черту», — пронеслось у него в голове. Он сощурился и в дымном чаду харчевни умудрился-таки рассмотреть и узнать давешнего знакомца — итальянца.
— Тьфу ты, — сказал он с облегчением, — месье, вы меня напугали! Нельзя же так подкрадываться к людям.
— Я присяду? — сказал абсолютно пьяный итальянец, падая на вовремя пододвинутое расторопным хозяином сиденье. — А давайте выпьем?! Эй там, вина мне и моему лучшему другу!
Принесли вина, и итальянец, которого, кстати, звали дон Толомео, начал рассказывать Сайласу бесконечную скабрезную историю о какой-то даме, с которой он был тесно знаком в Париже, пока ее муж не расстроил эту нежную дружбу, после чего несчастному дону пришлось чуть ли не в одном нижнем белье бежать за границу. Бонсайт слушал его вполуха, он уже начинал немного пьянеть, и его все больше и больше охватывало нервное возбуждение и беспокойство. Ему почему-то казалось, что именно сегодня, вот почти сейчас, он обязательно встретит своего подопечного. Первого человека из списка Эллины. Человека, заметки которого он читал, характер и устремления которого живо представлял себе, но которого никогда не видел. «А вдруг я его не узнаю? — спрашивал себя лорд, опрокидывая в глотку очередную порцию спиртного. — Нет, должен, просто обязан. Он будет выделяться из толпы, и я сразу узнаю его». Так убеждал себя Бонсайт, сидя почти в обнимку с итальянским другом и обводя помещение харчевни остановившимся, стекленеющим от выпитого взглядом.
Вдруг дверь славного «Трюмильера» распахнулась, и внутрь ввалилась целая толпа, как показалось Сайласу, разодетых, разряженных и очень-очень веселых людей. Немедленно заполнив собой все пространство, они с неслыханной наглостью и развязностью стали приставать к посетителям, пить вино из чужих кружек, лапать вертевшихся здесь же девиц легкого поведения и петь песни. Кавардак начался невообразимый, впрочем, присутствующим, кажется, все это очень нравилось, по крайней мере никто не рискнул высказать протест. Ведь буйные гуляки были прекрасно вооружены. Это были участники процессии, так называемого «дураческого праздника», буффонады, безобразия, насмешки над всем и вся, шутовских насмешек над самым почитаемым и даже святым. Эти процессии еще называли «мир кувырком». В них принимали участие самые бесшабашные жители Парижа: в основном артистическая богема и школяры.
Безобразие продолжалось. Участники «праздника» хором затянули песню о мяснике и его жене, ее подхватили все остальные, песенка была, видимо, популярной. В круг выскочил невысокий чернявый человек, который с большим артистизмом начал показывать по очереди и толстого мясника, и его красавицу жену. Пение все время прерывалось громким хохотом собравшихся. Подвыпивший Сайлас с умилением смотрел на средневековое шутовское бесчинство. Рядом, положив голову на стол, сном младенца спал дон Толомео.
Песня закончилась, и кто-то из толпы выкрикнул:
