В темноте тихо захихикали. В смешке слышалась издевка.
Что-то внутри против воли хотело спросить: кто здесь? Невероятным усилием я придавил порыв. Здесь никого нет. Это только игра воображения.
Смешок повторился. Тонкий, мерзкий, откровенно издевательский.
— Здесь никого нет, — прошептал я. — Никого. Только я.
— И я, — раздался за спиной знакомый голос.
Я обернулся. Позади меня в десятке шагов угадывалась крепкая фигура. Темный силуэт. Тень во тьме.
— Этого не может быть. — Я старался говорить спокойно, но голос задребезжал и дал петуха. — Ты умер.
Фигура приблизилась. Остановилась рядом. Из темноты проявились знакомые до боли черты. Олежка!
— Ты умер, — повторил я.
— Можно и так сказать, — согласился Олег. — Хотя я бы предпочел другую формулировку.
— Какую?
— Я заснул. Серенький, я первый раз в жизни заснул на бабе.
— Знаю.
Я устало опустился на холодную пыльную бесплодную землю.
— Олег, это все игра моего воображения. Тебя нет. Ты заснул… Все заснули. Некоторые потом проснулись.
— Ты проснулся, — кивнул Олег.
— Я проснулся. А ты нет. На вас потолок рухнул. Я видел твой скелет.
— Обидно, — вздохнул Олег, и на лице его появилась грусть. — А я даже кончить не успел.
У меня закружилась голова, перед глазами замелькали темные и светлые пятна.
— Господи, Олежа, о чем ты говоришь?
— Я говорю, обидно, что кончить не успел, — охотно отозвался Олег и мечтательно улыбнулся. — Было бы приятнее умереть от оргазма. Хотя, в общем, и так неплохо получилось. Смерть в постели это как-то не по-мужски, но смерть в постели на женщине…
Он вдруг оборвал себя на полуслове и посмотрел на меня серьезно, без улыбки.
— Серенький, а зачем я здесь?
Я пожал плечами.
— Просто у меня что-то не так повернулось в мозгу. Или это влияние червоточины.
— В мозгу повернулось, — эхом повторил Олег. — Ты мне Фрейда не втирай. В мозгу у тебя, конечно, повернулось, но на все есть причина. Я не мог прийти просто так. Я должен был что-то сделать, что-то сказать.
Лицо Олега стало совсем глупым, глаза пустыми. Мне захотелось прекратить это. Я зажмурился, надеясь вынырнуть из бредового кошмара. Сжал веки с такой силой, что перед глазами снова поплыли светлые пятна. Но когда открыл глаза, вокруг была все та же темнота, а рядом стоял Олег.
— Вспомнил, — с гордостью сообщил он. — Ты ведь идешь не один. Кто с тобой?
— Звездочка, — просто ответил я.
Тут же спохватился. Теперь уже не только Звездочка.
— Еще Яна. И немец. Вольфганг Штаммбергер.
— Один из них тебе врет, — уверенно заявил Олег, развернулся и пошел прочь.
— Олег!
Я вскочил на ноги.
Несколько шагов, и он скрылся в темноте.
— Олежа, — позвал я, где-то в душе смутно понимая, что говорить с собственным видением — верх маразма. — Кто?
Темнота хихикнула. Я побежал за смешком. Под ногами хрустели камешки. Теперь уже со всех сторон тихонько смеялись и перешептывались. Тьма жила своей жизнью, как зал театра перед спектаклем.
— Олег!
Я споткнулся и полетел вперед. Темнота хлестко ударила по лицу. За первой пощечиной прилетела вторая. Мир вспыхнул, и я открыл глаза.
В нескольких метрах от меня мерцала стена света. Я лежал на спине, голова моя покоилась на коленях сидящей на потрескавшемся асфальте Яны. Надо мной склонилась обеспокоенная Звездочка. Рука ее взлетела в замахе для очередной пощечины.
Я перехватил ее за запястье. Попросил хрипло:
— Не надо.
— Надо-надо, — привычно отозвалась Звезда.
Во всем теле чувствовалась слабость, голову словно набили ватой. Я с трудом поднялся на ноги. Меня шатало.
Огляделся. Звезда смотрела встревоженно. Яна ласково. Немец устало. Штаммбергеру, похоже, было не лучше, чем мне, если не хуже.
«Один из них тебе врет». Бред.
— Что со мной было?
— Флуктуация, — включился Вольфганг, словно ждал, когда ему зададут умный вопрос. — Тфой мозг фойти в резонанс с актифной точкой червоточины. Это вызыфало…
— Понятно, — оборвал я немца. — А эти где?
— Уходить. Они нас потерять и уйти немножко обратно.
— Они вернутся, — заметила Яна. — Гришка вас так просто не отпустит. А меня тем более.
— Значит, надо идти, — кивнул я и пошел вперед по улице, сохраняя прежнее направление.
— Найн, не туда. Мало вправо, — одернул меня немец и тяжело закашлялся.
К утру сильно похолодало. Когда небо начало светлеть на востоке, меня уже знобило. Звездочке, привыкшей к другому климату, было и того хуже. Ее откровенно трясло, да так, что зубы выбивали дробь.
Немец и Яна были одеты лучше нашего. Но Вольфганга донимал кашель. И чем глубже мы уходили в червоточину, тем надрывнее и жестче перхал старик. Кроме того, все устали.
Второй слой мы прошли легко. Третий и четвертый дались с большим трудом. На пятом неожиданно возникло затишье, и теперь я шел и наслаждался покоем. Вот только холод донимал, и состояние Штаммбергера мне категорически не нравилось.
Старик остановился и снова закашлялся. Очень нехорошо. Всё, хватит. Надо согреться и отдохнуть.
— Стоп, — скомандовал я. — Привал.
— Найн, — немец качнул головой. — Надо двигаться.
— Надо-надо, — поддакнула Звезда, дробно постукивая зубами на каждое «д».
— Надо согреться. Иначе мы далеко не уйдем. Яна, привал.
Девушка, в отличие от иностранцев, спорить не стала — кивнула только. Я споро насобирал мелких веток, сложил шалашиком, запалил. Небольшой костерок быстро разгорелся, затрещал веселым пламенем, и я пошел за дровами посерьезней.
Когда вернулся, трое моих спутников сидели у костра и мирно беседовали. Вернее, Янка и Звездочка слушали, а немец самозабвенно вещал.
— Предстаффте себе глобус, — немец растопырил пальцы, разнес ладони, изображая, будто держит в руках мячик. — Это наша Земля. Тепер предстаффте, что в глобус стрелять из ружья. Вот здесь приставили к ней ружье и пффф! Стрелять дробью. Что мы получим?
Вольфганг сделал паузу. Посмотрел на Яну со Звездой. Те молчали.
— Глобус разорвет к чертям собачьим, — вставил я. Присел у костра и стал скармливать огню дровины.
— Предстаффим, что не разорвет, — поморщился немец. Видно, мой рационализм был сейчас некстати. — Предстаффим, что каждая дробинка пройти сквозь геоид по сфоей траектория и выйти с другой стороны. Тут выйдет отна дробинка, тут другая. Третья где-нибудь здес. Все дробина в разных местечках. Претстаффили?
