Так было в прошлой жизни. Кто теперь узнает во мне нынешнем того манагера? Да я сам его в себе уже давно не вижу.
Кто, глядя на Звездочку, предположит, что это звезда известного травести-шоу?
Кем мы стали? Или не стали? Может, наоборот — просто стряхнули шелуху и глядим теперь друг на друга настоящих, без масок? Или надели новые маски?
Впереди поднималась очередная стена. Глубокая в Новгороде червоточина образовалась. Это уже шестой слой будет, а за ним еще одна стенка, в которой, если верить немцу, точка перехода. А сколько там их еще?
Вопрос был риторическим. Знать, сколько слоев в этой дыре мне было не интересно. Ненужное знание. И интерес к нему — ненужное любопытство. Важно дойти до точки и перепрыгнуть — всё остальное ерунда, не стоящая внимания. Как и вопрос, к чему покойники снятся.
Граница шестого слоя была уже совсем близко, сияла, слепила.
Идущий впереди немец запнулся, будто останавливаясь. Не иначе решил подождать. Во всяком случае, так показалось в первый момент.
Показалось.
Ноги старика подломились, и он кулем повалился на землю в двух шагах от золотистого свечения.
— Сережа! — вскрикнула Звезда, как будто я сам не видел, что происходит.
Матерясь и чертыхаясь, я в три прыжка преодолел расстояние, что разделяло меня от Штаммбергера. Старик был совсем плох. Его били конвульсии, как тогда, в первую ночь нашего знакомства. На губах выступила розоватая пена, из носа текла кровь. Видно, полопались сосуды.
Немец хрипел, пытался что-то сказать, но в груди у него клокотало, а вместо слов с губ срывалась розовая пена. Я перевернул старика на спину, тот захрипел сильнее. Глаза его выпучились и закатились.
Я засуетился, не зная, что делать. Доктор из меня всегда был как из Борьки Борзого артист балета. Рядом возникла Яна.
— Что с ним? Ты же его дольше меня наблюдала?
— Я врач тебе, что ли? — огрызнулась девушка. — С ним всегда так. Обычно само проходило. Болезнь у него какая-то.
— Какая? Ваш гребаный Фарафонов врачу его показать не догадался?
Вольфганга трясло, он давился пеной и страшно хрипел.
— На бок его переверни, — буркнула Яна. — Когда он на боку лежал, лучше было. А врача у Гришки не было. Вернее, был один, но ветеринар.
— Зашибись!
Безмозглый бандит дорвался до власти, варганит свое маленькое государство с полурабовладельческим строем, а сам даже не удосужился врача найти и хоть как-то озаботиться здоровьем своих рабов. Кормилец, мля.
С другой стороны, чему удивляться: до анабиоза было все то же самое, только в другом масштабе и под маской цивилизованности.
Я перевернул немца на бок. Он и вправду стал хрипеть чуть меньше.
— Я же говорю, на боку лучше, — заметила Яна, успокаиваясь.
— Угу, — кивнул я, спокойствие девушки неожиданно передалось и мне. — Лечение, как при Царе Горохе. Если больной помирает, поверните его на бок — авось, выживет.
Яна потрепала меня по волосам.
— Какая разница. Главное, действует.
Я поглядел на немца. Судороги прекратились. Штаммбергер лежал теперь спокойно, взгляд его стал осмысленным. Я подхватил старика под мышки и помог сесть. Тот благодарно кивнул. Вялой рукой утер лицо. Под носом остался кровавый развод.
Немец уперся в землю, тщетно пытаясь подняться.
— Мне нужен немножко помощь. — Он протянул мне руку.
Я подхватил старика, поднял, подивившись насколько легким оказалось старческое тело, поставил на ноги. Поддержал. Вольфганг кивнул, давая понять, что все нормально. Но стоило мне его отпустить, как ноги немца снова стали подламываться. Я поспешил подставить руку, удержал.
— Вольфганг, вы сможете идти?
— Пробовать.
Я подставил плечо. Немец уперся в него ладонью, повис. Я обхватил старика за торс. Так мы сделали несколько шагов. Мне они дались куда проще, чем немцу.
— Ничего, — кивнул я спутницам. — Можем идти.
И, закрыв глаза, шагнул в стену. Шажок. Еще один шажок. Свет наливался, слепил сквозь сомкнутые веки.
Еще один шажок. Непомерно маленький. Надо бы ускориться, очередного резонанса, флуктуации, или что там было, мы можем и не пережить. В прошлый раз мои спутники выдернули меня из света втроем. Сейчас немец не боец и висит у меня на шее. Если меня от долгого нахождения внутри границы снова заколбасит, не факт, что Янка со Звездой смогут нас выволочить.
Шаг, еще шаг.
Немец зашелся в приступе кашля.
Шаг. Свет стал отступать.
Хорошо. Я сделал еще с десяток осторожных трудных шажков и открыл глаза.
Над головой среди бела дня, заполняя все небо, переливалось северное сияние. Воздух дрожал и плавился. Я поежился. Хорошо, если только этим сюрпризы и ограничатся. В любом случае, это только иллюзия. Всё неправда. Реален только переход. Остальное — галлюцинации, видения.
— Вау, — оценила галлюцинацию вышедшая из света Звездочка.
Штаммбергер практически висел на мне. Сил у старика больше не было. Он забулькал и сплюнул кровью.
— Чем вы больны, Вольфганг? У вас рак? Может быть, есть какое-то лекарство?
— Найн. — Похожие на сизых червей губы немца впервые расползлись в грустном подобии улыбки. — Это не рак. Лекарстфа нет. Это есть смерть. Смерть не лечится. Надо мало вправо.
Я и сам уже видел, что надо брать правее. Там светилась еще прозрачная, но четко различимая седьмая стена. Видимо, мы приближались к сердцу червоточины, раз стены находились так близко друг от друга.
— Может быть, стоит передохнуть?
— Идти, — категорично сказал немец.
И, оттолкнувшись от меня, сделал нетвердый шаг. Покачнулся. Я уже испугался, что старик снова грохнется, но он удержался на ногах и, шатаясь, поплелся к следующей стене.
Я поспешил за ним, стараясь держаться рядом на тот случай, если он снова решит завалиться. Штаммбергера мотало из стороны в сторону, но шел он сам и падать, кажется, не собирался.
Когда до стены света оставалось шагов пятнадцать, немец остановился и повернулся ко мне.
Смотреть на него было жутко. Кожа покрылась сеткой полопавшихся сосудов и обвисла, белки глаз покраснели. Лицо осунулось.
— Фсё. Дальше идти вы. Идти прямо здесь. Я не есть идти.
В груди ёкнуло.
— Как это не идете? Там дальше Москва?
Немец покачал головой.
— Нет Москау. Другой место.
— Как другое? Ты же Москву обещал. Мы тебя вытащили, чтоб ты нас до Москвы довел.
— Да. Я сказать, как вы идти. Я, как это… дать объяснений.
