По одному? Одного взгляда на Вольфганга было достаточно, чтобы понять: один он на башню не взберется никак.
— Я вас подниму.
Старик мотнул головой.
— Лестница старый. Не выдерживать. Только по один. Поднимайте себя. Я сам себя поднимать. После.
Мы переглянулись со Звездочкой. Я кивнул на лестницу. Тайская спутница смиренно побрела к башне. Продрогшая, измученная, загнанная. Надо было оставить ее в Таиланде. Привязать к памятнику утопшей императрицы, так чтоб отвязалась, но часа через два. Ей-богу, для нее это было бы лучше.
Звезда уцепилась руками за ступеньку, что находилась на уровне глаз, поставила ногу на нижнюю и проворно, словно матрос по вантам, стала карабкаться наверх.
Лестница угрожающе скрипела и дрожала. Вниз от каждого движения Звездочки летели ошметки ржавчины. Прав был Вольфганг, двоих эта ерунда не выдержит. Под одним-то может развалиться в любой момент.
Звездочка тем временем добралась почти до самого верха. Я неотрывно следил за ее мерцающим в странном неоновом свете передвижением. Из-за освещения казалось, что она двигается рывками. Или вовсе телепортируется со ступени на ступень.
Метра за полтора до огороженной площадки на крыше бака, тайская подруга замерла. Лестница ощутимо содрогнулась. На секунду показалось, что она сейчас отвалится. Оторвется от стены и рухнет вниз.
Балансируя на ржавой конструкции, Звездочка словно ждала чего-то. Потом резко дернулась и в несколько ловких точных движений оказалась на крыше. Мелькнула между прутьями перил, помахала сверху рукой.
Я повернулся к старику. Тот глядел на меня. Глядел так, что сразу было ясно: теперь моя очередь, и спорить нет смысла.
— Бистро, — сипло поторопил Штаммбергер.
— А вы?
— Я за вами. Надо собраться силы.
Спорить я не стал. Поднялся, подошел к основанию водонапорки. Ржавая лестница обожгла ладони холодом.
«Все-таки я сегодня сдохну, — пришло некстати в голову. — Или Фарафонов пристрелит, или замерзну, или загнусь от какого-нибудь воспаления легких».
На морозе в мокрой одежде бегать вредно. И после таких пробежек, если хочешь жить, надо куда-то, где тепло и сухо. А я среди зимы. Без крыши над головой, без очага. Даже без возможности переодеться.
Перехватывая руки и переставляя ноги, я принялся карабкаться по ржавой лестнице. Поцарапанное плечо ныло и тянуло.
Вот что такое дом. Возможность согреться, переодеться, отлежаться, зализать раны. Место, где я могу чувствовать себя защищенным. Вот куда я все время бегу и чего ищу.
«Идиот, — одернул я сам себя, — нашел время и место для откровений».
Конструкция, которую язык не поворачивался назвать лестницей, скрипела и скрежетала. Чем выше я поднимался, тем сильнее штормило. Не то ветер здесь был сильнее, не то крепеж у основания лучше сохранился, но мотало наверху серьезно.
От мерцающего неонового света и мелькающих ржавых ступеней начало подташнивать, хотя я никогда не жаловался на укачивание и прочие морские болезни. В глазах рябило, начала кружиться голова. Я замер, выравнивая дыхание, собираясь с силами.
Муть отступила. Головокружение сменилось слабостью. Холодный ветер пробирал до костей.
Только бы не грохнуться. Если сорвусь, облегчу Фарафонову жизнь. Ему не только ловить, но и убивать меня не придется.
Взвешивая и рассчитывая каждое движение, ступенька за ступенькой я преодолел последние метры.
Лестницу резко мотнуло в сторону. Я замер, удерживая равновесие, хотя первым желанием было без оглядки рвануть вперед, на крышу бака.
Ржавая конструкция качнулась в обратную сторону. Верхний крепеж лестницы почти совсем сгнил. Если ниже она была хоть как-то закреплена, то здесь держалась на одном изъеденным коррозией болте и проржавевших, уходящих наверх перилах.
Я очень медленно перенес вес и взялся за край верхней площадки. Почувствовал, как меня хватают за руку, тянут вверх. Вцепился, подтянулся на здоровой руке. Вскарабкался на холодное, ржавое железо, перевел дыхание. Почти физически почувствовал, как примерзаю к крыше бака.
— Сережа, хорошо? — мяукнул над головой заботливый голос Звездочки.
— Нормально, — хрипло выдавил я. — Только очень холодно.
С ближнего края водонапорной башни просматривалось все поле, мерцающее в дрожащем неоновом свете. И граница слоя, из-за которой должны были вот-вот явиться люди Фары.
У дальнего края крыши высилась, наливаясь тяжелым золотом, слепящая стена света. Видимо, именно здесь находится точка перехода, о которой говорил немец. Надо бы скорее уходить, а то мы с такой подсветкой за спиной — мишень круче, чем в тире.
Я доковылял до перил, наклонился и помахал Штаммбергеру:
— Вольфганг, скорее.
В первое мгновение показалось, что ученый меня не услышал и не увидел. В груди похолодело от страха. Может, он там уже мертвый? Сидит в этом неоновом мерцании. Или ему стало плохо, он потерял сознание. А мы здесь, наверху, и не можем помочь. Надо спуститься…
— Вольфганг!
Немец молча вскинул руку, давая понять, что услышал. Застыл на несколько секунд. Затем чудовищным усилием воли воздел себя на ноги, шатаясь, подошел к лестнице и механическими движениями начал подтягивать тело и переставлять ноги.
Даже с такого расстояния и при скудном освещении было видно, как тяжело ему дается каждая новая ступень.
Могучий старик! Другие в таком состоянии строчат завещания и закатывают истерики близким родственникам, а этот…
Штаммбергер запнулся. Нога соскользнула со ступени. Лестницу качнуло в сторону.
Сглазил!
Время будто застыло. В неоновом мерцании я словно покадрово видел, как срывается Вольфганг.
Скрежетнуло. Лестницу мотнуло в обратную сторону. Немец повис на руках, выдавил явно нецензурную тираду, из которой я разобрал только несколько раз повторяющееся «scheißen», и медленно подтянулся.
Испытать облегчения мне не удалось. Не успел.
— Сережа!
Звезда показывала на другую сторону поля, через которое со стороны мутного далекого света шли девять вооруженных мужчин и подгоняемая чуть ли не пинками девушка.
Я метнулся к лестнице. Штаммбергер поднимался, но очень медленно. Потрескавшееся лицо его напряглось. Глаза наполнились невыносимой мукой. Скулы свело судорогой. Старик поднимался, выкладывался по полной, но до верха было еще далеко, а сил у него уже не было.
— Вольфганг!
Ученый запрокинул голову и глянул на меня мертвым взглядом.
Да он же не успеет. И понял это уже давно. Лезет, сопротивляется из какого-то природного, непонятного мне упорства. Наверное, именно это упорство и отличает чертовых ученых от никчемных манагеров, торгующих тачками.
