Воровато, надеясь, что никто не заметит, он покосился на дверь. Но мысли, как ни старался, подавить не мог. Если патруль и услышал недавнюю болтовню про убийства, это не значит, что они нагрянут тотчас же. Может быть, они подождут подкрепления. Но освобождение может прийти в любую минуту вместе с отрядом полиции. Рейвен все еще говорил, хотя собеседник слушал только вполуха.
— Если бы ваше венерианское сепаратистское движение действительно было бы просто средством достижения суверенитета, вы могли бы надеяться вызвать у нас понимание, даже несмотря на насильственные методы. Но здесь совсем другое. Ваш мозг подсказывает, что это движение — ваш личный инструмент для самовозвеличивания. Независимость для вас не цель, а всего лишь средство для завоевания власти, которой вы так жаждете. Вы просто презренный червь, мистер Торстерн.
— А? — Торстерн попытался ухватить нить разговора.
— Я говорю, что вы — презренный червь, который прячется от света, извивается в темноте и панически боится всего, даже известности.
— Я не боюсь…
— Ну заработаете вы ничтожное превосходство над колонией таких же червяков — на какое-то время. И уйдете навсегда. Обратитесь в пыль, в ничто, в пустое имя в бесполезном учебнике: это имя будут торжественно изрекать недалекие историки и проклинать измотанные школяры. Через много лет какого-нибудь двоечника накажут тем, что заставят написать о вас сочинение? Взлет и падение императора Эммануэля, — Рейвен презрительно фыркнул. — И это, по-вашему, бессмертие? Это уже было чересчур. Торстерн имел лишь одно уязвимое место, и удар попал точно в цель. Он легко относился к оскорблениям; они лишь подтверждали его силу и способности. Он ценил враждебность; его самолюбию льстило, что его побаиваются. Он считал это косвенной формой поклонения, и ненависть только возвеличивала его. Но он не мог вынести обвинений в никчемности, трусости, ему была физически противна мысль о том, что он может стать предметом насмешек обывателей. Он не мог вытерпеть, чтобы о нем думали с презрением.
Лицо Торстерна вспыхнуло, он вскочил на ноги, сунул руку в карман, выхватил три фотографии и швырнул на стол. Он явно был взбешен.
— Вы веселитесь от души, и у вас хорошие козыри. Я их видел. А теперь посмотрите на мои! Но это не все. Остальных вам не видать никогда!
Рейвен невозмутимо поднял верхнюю фотографию. Его собственное фото, довольно старое, не особо качественное, но для опознания оно годилось.
— Ее показывают по спектровизору с утра до вечера, — со злобным удовлетворением проговорил Торстерн. — Копии уже разосланы патрулям. Завтра к полудню все будут знать ваше лицо — а награда ускорит розыски. — Он упивался триумфом, глядя на собеседника. — Чем хуже вы обойдетесь со мной, тем хуже обойдутся с вами. Вы легко впорхнули в этот мир, несмотря на то что вас не хотели пускать. Посмотрим теперь, сможете ли вы отсюда выпорхнуть. — Он небрежно добавил, обращаясь к Чарльзу: — К тебе это тоже относится, толстяк.
— Нет, не относится. Уезжать отсюда я не намерен. — Чарльз поудобнее устроился в кресле. — Мне удобно и здесь. Венера меня вполне устраивает — настолько, насколько может устроить любой другой комок грязи. Кроме того, у меня здесь работа. Как же я буду ее выполнять, если улечу?
— Что еще за работа?
— Извините, — сказал Чарльз, — но вам этого не понять.
— Он пастух и стыдится в этом признаться, — вмешался Рейвен. Бросив фотографию на стол, он взял другую, и лицо его сразу посуровело. Покачивая карточку в руке, он требовательно спросил:
— Что вы с ним сделали?
— Я? Ничего.
— Да, конечно, я и забыл, что вы передоверяете грязную работу другим.
— Особых инструкций я не давал, — возразил Торстерн, которого реакция Рейвена застала врасплох. — Я им просто приказал выпытать у Стина, что случилось. — Взглянув на жуткий снимок, он напустил на себя выражение сильного потрясения. Стандартная реакция пешки — показушная скорбь, крокодиловы слезы. — Похоже, они перестарались.
— Они получили от этого удовольствие. — Рейвен не скрывал огорчения. — Они сделали из него отбивную. Стин умер, и отнюдь не по собственной инициативе. Хотя сейчас я думаю о его смерти не больше, чем он думает о ней сам…
— Что? — Торстерн удивился комментарию, столь не вязавшемуся с внешней реакцией.
— Именно так. Его конец мне безразличен. Он наступил бы все равно, проживи этот Стин хоть сто лет. Смерть любого человека не имеет значения. — С гримасой отвращения Рейвен перевернул фотографию. — Но больше всего мне претит то, что умирал он долго. Это плохо. Непростительно. — Глаза сверкнули внезапным огнем. — Это припомнится, когда наступит ваш черед!
Торстерн снова ощутил холодок. Нет, он не испугался, сказал он себе. Бояться не в его натуре. Но он признает, что немного встревожен. Он выложил козыри, рассчитывая, что противник устрашится. Возможно, он ошибся.
— Мои люди нарушили мой приказ. Я наложу на них самое серьезное взыскание.
— Ты слышал? Он с них взыщет! — сказал Рейвен Чарльзу. — Как мило!
— Мне говорили, что Стин оказался упрям, он вынудил их зайти дальше, чем предполагалось. — Торстерн решил развивать эту тему, пока она являлась основой разговора. Спасатели-телепаты не откликнулись на предшествующие пересуды насчет убийств. Может, кто-нибудь услышит рассуждения про Стина? Сгодится все, что угодно, лишь бы дало результат.
Он продолжал:
— В команде был телепат, он должен был прощупать мозг Стина издали, Стин не мог его обмануть. Но ничего не вышло. Телепат смог ухватить лишь то, о чем Стин думал в данный момент, а тот упорно думал о посторонних вещах. Мои люди хотели заставить его вспомнить, что же заставило его предать нас, но — он не желал. Он старался не думать. Очень старался. — Торстерн развел руками, как бы подчеркивая свое бессилие и невиновность в случившемся. — Когда он наконец согласился сотрудничать, они уже успели переусердствовать в убеждении.
— То есть?
— Он спятил, совсем как Халлер. Нес чепуху. Абсолютный бред.
— О чем же он бредил?
— Он сказал, что вы — совершенно новый, опасный и доселе неведомый тип мутанта. Ваше сознание, или душа, может отделяться от тела, и вы уже менялись с ним телами против его воли.
— О небо! — вставил Чарльз, в притворном изумлении вытаращив глаза. — Вот мы уже и биомеханики, и прорицатели, и похитители душ, и бог знает кто еще…
— Этот вздор имел реальную подоплеку, — раздраженно продолжал Торстерн. — Я разговаривал с нашими ведущими экспертами по паранормальным способностям. Они заявили, что все это смехотворно — но понимают, почему Стин говорил так.
— Почему же?
— Другой гипнотизер, но гораздо более сильный, его перегипнотизировал. Им неизвестно о человеке со столь поразительными способностями, но теоретически такое не исключено.
Только сейчас Торстерн заметил свой кофе, уже полуостывший. Облизав пересохшие губы, он взял чашку и в три глотка осушил ее.
