Мэннерд хмыкнул.
— Что произошло там, куда мы едем? Что это за изменения? — Потом спросил подозрительно: — Какие-нибудь оккультные штучки?
— Сомневаюсь, — отозвался Галиль.
В узком переулке уже стояла еще одна машина. Полицейские, охранявшие дом, вызвали врача, который, по всей видимости, еще не успел уйти.
Они поднялись в комнатку на втором этаже. Там находилось трое полицейских и вальяжный усатый человек в штатском. У него был тот значительный вид, который часто встречается у врачей — как европейских, так и азиатских. Дюваль лежал на брезентовой койке, очевидно, предназначавшейся для кого-то из полицейских. Он спал. Лицо у него было истерзанное. От воротничка были с мясом отодраны пуговицы, как будто он рвал его в приступе безумия. Руки француза были перебинтованы. Врач принялся пространно объяснять что-то Галилю по-турецки. Затем лейтенант начал расспрашивать своих подчиненных. Теперь на полу стояла переносная электрическая лампа. Она давала вполне сносное освещение.
Коглен обвел комнатку взглядом. Изменения? Никаких изменений, если не считать койки… Нет! В прошлый раз на полу вокруг Дюваля были разбросаны книги. Галиль сказал, это исторические справочники, в которых Дюваль пытался найти какие-то упоминания о самом доме. Часть из них до сих пор была в комнате, где-то с полдюжины. Раньше их было втрое или вчетверо больше. Остальные куда-то делись.
Но вместо них появились новые предметы.
Коглен рассматривал их, когда раздался голос Галиля:
— Полицейские услышали, как он начал издавать какие-то странные звуки. Они пришли сюда и увидели, что он взволнован до невменяемости. Руки у него были обморожены. Он держал магнит у серебристой пленки и бросал туда книги, все время что-то крича. Книги, попавшие в серебристое облако, исчезали. Он не говорит по-турецки, но одному из моих людей показалось, что он кричал по-гречески. Они утихомирили его и вызвали врача. Он так буйствовал, что врач сделал ему укол успокоительного.
— Черт! — выругался Коглен.
Он наклонился над предметами, лежавшими на полу. Там было стило из слоновой кости, грубое тростниковое перо с чернильницей — чернила в ней смерзлись в ледяную глыбу и только сейчас чуть подтаяли — и лист пергамента, покрытый письменами. Они принадлежали той же руке, что и надпись относительно «ледяной границы бытия», «посвященных» и «Аполлония» в древней книге со злополучными отпечатками. Еще был кожаный кушак с пряжкой превосходной работы, кинжал с рукояткой из слоновой кости и три книги. Все они выглядели новыми, но это были не современные печатные книги, а рукописные, написанные на тяжеловесном греческом восьмисотлетней давности, без пробелов между словами, знаков препинания и разбивки на абзацы. Их переплет и оформление в точности совпадали с «Алексиадой», написанной восемьсот лет назад. Только… только они были совершенно новыми.
Коглен взял одну из них в руки. Это была «Алексиада». Она представляла собой точную копию той, в которой стояли его отпечатки, до мельчайших деталей резьбы на медальонах, которыми была украшена кожаная обложка. Это был тот самый фолиант — только на восемьсот лет моложе. И очень холодный.
Дюваль не просто спал. Он был без сознания. По мнению врача, он был настолько близок к безумию, что его во что бы то ни стало требовалось успокоить. И его успокоили. Еще как.
Коглен взял магнит. Потом подошел к стене и поднес его к сырому пятну. Возникла серебристая пелена. Он поводил магнитом взад-вперед.
— Врач никак не может разбудить Дюваля? — спросил он. — Мне нужно, чтобы он кое-что написал на греческом.
— Эта штука уменьшается! — добавил он с какой-то тихой горечью. — Разумеется!
Это действительно было так. Влажное пятно больше не было квадратным. Оно стянулось по краям и теперь походило скорее на неправильный овал приблизительно в фут длиной и восемь дюймов шириной.
— Дайте мне что-нибудь твердое, — велел он. — Можно фонарь.
Лори подала ему фонарик лейтенанта Галиля. Коглен включил его — огонек едва горел — и поднес прямо к поверхности облака. Он подтолкнул его туда, прямо в серебристое сияние. Кончик фонаря исчез. Коглен вдавливал его сквозь серебристую пленку туда, где должна была быть твердая штукатурка и камень. Но фонарик продвигался вперед. Внезапно Коглен вскрикнул и отдернул руку. Фонарик провалился — в штукатурку. Коглен потер руку о штанину. Пальцы у него заныли от холода. Фонарик был металлический, а металл хорошо проводит холод.
— Мне нужно, чтобы Дюваля разбудили! — сердито крикнул Коглен. — Только он умеет писать по-древнегречески — так же как говорить на нем и понимать его! Мне нужно, чтобы его разбудили!
Когда Галиль перевел его слова, врач только покачал головой.
— Чтобы утихомирить его, пришлось вколоть большую дозу успокоительного, — пояснил Галиль. — Его нельзя разбудить. В любом случае, на это ушел бы не один час.
— Я хотел спросить их, — с горечью сказал Коглен, — что они сотворили с зеркалом, чтобы заставить его поверхность создать собственный дубль. Это должно быть что-то совершенно нелогичное!
Он принялся расхаживать по комнате, сжимая и разжимая кулаки.
— Чтобы сделать устройство, которое Дюваль назвал «магическим зеркалом», — в его тоне прозвучал сарказм, — они могли применить, к примеру, алмазную пыль, ослиный навоз или китовые реснички. И что-нибудь из этого могло сработать! У кого-то получилось создать это устройство — по чистой случайности, которую мы не можем и надеяться повторить!
— Но почему?
— Мы больше не умеем думать как безумцы, варвары или византийские алхимики! — воскликнул Коглен. — Не умеем, и все тут! Это как телефон! Сам по себе он бесполезен. Нужно, чтобы в двух разных местах в одно и то же время находилось два телефона. Это очевидно. Чтобы можно было использовать подобную вещь, нужно, чтобы два таких прибора находились в одном и том же месте в разных временах! В случае с телефонами нужно, чтобы они были соединены проводом. Для этого устройства нужно, чтобы две его части были связаны местом!
— Необычайно убедительная фантазия! — восхитился Галиль. — И точно так же, как можно определить наличие провода между двумя телефонными аппаратами…
— Можно определить место, где существует связь между двумя устройствами в разных временах! Эта связь — холодная. Она конденсирует влагу. Тепло попадает в нее и исчезает. И я знаю, — вызывающе заявил Коглен, — что я несу чушь! Но я знаю и то, как создать такую связь, хоть и не имею ни малейшего понятия, как сделать устройства, которые она соединяет! А от установления связи до создания этих устройств также далеко, как от прокладки медного провода до разработки телефонной сети! Единственное, что мне известно, — что магнит из альнико действует как один из инструментов, делающих эту связь возможной!
— К чему все эти рассуждения? — рявкнул Мэннерд. — Поближе к фактам! Что случилось с Дювалем?
— Завтра, — с гневным спокойствием сказал Коглен, — он расскажет нам, что услышал за серебристой пленкой слабые голоса, когда возился с магнитом. Голоса говорили на греческом. Он попытался постучать по серебристой пленке — она казалась твердой, — чтобы привлечь их внимание. И то, чем он пытался постучать, прошло через пленку насквозь! Он услышал, как они ахнули, разволновался и рассказал, кто он такой, — возможно, спросил их, не имели ли они дела с Аполлонием, потому что Аполлоний был упомянут в надписи на форзаце той книги, — и предложил им обменять сведения о современности на то, что они могли дать ему! Он поклянется, что засунул книги в стену — в основном справочники по истории на греческом и французском, — а они в обмен передали какие-то вещи ему. Его обмороженные руки — вот доказательство! Когда что-то появляется из пленки или исчезает в ней, оно замерзает! «За ледяной границей бытия»! Он расскажет нам, что дубль устройства начал уменьшаться по мере того, как он обменивался предметами, — слой вещества, которое производит такой эффект, должен очень быстро расходоваться! Ему отчаянно хотелось узнать как можно больше, но тут появляются ваши люди и хватают его, и он приходит в еще большее отчаяние, потому что отчасти верит в происходящее, отчасти нет, и никак не может заставить их понять. Потом они вызывают доктора, и всему конец!
