— Ты сам в это веришь? — осведомился Мэннерд.
— Я готов биться об заклад, — зло бросил Коглен, — он спросил бы у них, что они сделали с зеркалом, чтобы оно заработало! Диаметр отверстия с каждой минутой все уменьшается, а я не могу даже бросить им записку, чтобы они приостановили процесс, потому что Дюваль — единственный из нас, кто может задать простой вопрос, на который они могут дать поистине невероятный ответ!
Он едва не ломал руки. Лори подняла объемистый, пятидюймовой толщины том, который чуть раньше поразил Коглена. Мэннерд откровенно не верил всему тому, что только что услышал. Галиль с отсутствующим видом и сверкающими глазами смаковал мысль, которая объясняла почти все, что его озадачивало.
— Я никогда в это не поверю! — сказал Мэннерд упрямо. — Ни за что на свете! Даже если такое и могло случиться, почему именно здесь и сейчас? Какова цель — настоящая цель? Помешать убить меня? Это все, что из этого вышло! Не такая уж я важная птица, чтобы нарушать законы природы и совершать то, что никогда не могло бы случиться само по себе, только ради того, чтобы не дать Аполлонию меня убить!
Галиль вдруг кивнул и одобрительно посмотрел на Мэннерда.
— Искренний человек! — сказал он. — Я могу ответить на этот вопрос, мистер Мэннерд. Дюваль принес сюда книги по истории. Некоторые из них были на современном греческом, другие — на французском. И если невероятное действительно произошло и мистер Коглен описал нам факты, значит, человек, который создал этот… это «устройство» в двенадцатом веке, был алхимиком и ученым, который всецело верил в магию. Когда Дюваль предложил ему обменяться книгами, неужели он не согласился бы в надежде приобщиться к неведомым знаниям? Он просунул в зеркало кое-какие предметы и несколько книг, которые оказались у него под рукой, и в их числе — «Алексиаду». Так она очутилась в двадцатом столетии. Однако надпись на форзаце книги, когда месье Дюваль обнаружил ее в Национальной библиотеке, гласила, что она «побывала за ледяной границей бытия и вернулась обратно, неся на себе записи посвященных, которые справлялись об Аполлонии». Но кроме послания, написанного вашей рукой, мистер Коглен, и отпечатков, благодаря которым и началась вся эта история, никаких других записей в книге нет. Значит, чтобы не создавать путаницы во времени, вы должны оставить в ней те самые слова, что были на потайном листе, а под ними — отпечатки пальцев. А потом мы вернем книгу обратно, в двенадцатый век, чтобы ее тамошний владелец сделал на ней надпись о «ледяной границе бытия», которая впоследствии, через восемьсот лет привлечет, вернее уже привлекла, внимание месье Дюваля и заставит его найти ваше, мистер Коглен, послание, которое, в свою очередь, спасет жизнь мистеру Мэннерду. Пишите, мистер Коглен, да поскорее, пока пятно на стене не высохло окончательно! Только не забудьте, слова должны быть в точности те же!
Коглен, у которого голова шла кругом, взял тростниковое перо и чернильницу с уже слегка оттаявшими чернилами и дрожащей рукой вывел на пергаменте четыре строчки, которые, казалось, навсегда врезались ему в память.
«Найдите Томаса Коглена, Фатима 750, Стамбул.
Профессор, президент, дальше что?
Устройство в доме 80 по улице Хусейна, второй этаж, задняя комната.
Позаботьтесь о Мэннерде. Его хотят убить».
Он закончил писать и стал неуклюже размазывать по пальцам чернила, когда Галиль любезно предложил:
— Позвольте вам помочь? У меня все-таки опыт…
Коглен разрешил ему нанести темные чернила на кончики своих пальцев. Галиль старательно, один за другим прижал к пергаменту четыре его пальца, потом, пониже, приложил большой.
— Такого со мной еще не бывало, — сказал он спокойно. — Снимать отпечатки пальцев, которые я увижу в следующий раз, когда им будет восемьсот лет! И что теперь?
Коглен взял магнит. Он был намного ярче, чем стальной. С виду он походил на алюминиевый, но был куда тяжелее. Коглен поднес его к стремительно сжимающемуся пятну на стене. Влажная поверхность подернулась серебристой пеленой. Коглен сунул толстый том в это облако. Книга коснулась его и вошла внутрь. И исчезла. Коглен отвел магнит. У влажного пятна был такой вид, как будто оно вот-вот засохнет навеки. Дюваль хрипло дышал на брезентовой койке.
— Вот теперь, — мягко сказал Галиль, — нам больше не нужно верить во всю эту историю. Мы и не верим, правда ведь?
— Разумеется, нет! — прорычал Мэннерд. — Это вздор! Галиль ухмыльнулся. Отряхнул пальцы.
— Вне всякого сомнения, — примирительно заявил он, — месье Дюваль все выдумал. Он ни за что в этом не сознается. Будет утверждать, что это придумал кто-то из нас. А мы всю жизнь будем подозревать друг друга. Нигде не останется никаких документов, кроме очень немногословного рапорта в архивах Управления стамбульской полиции, в котором авторство этой мистификации будет приписано или месье Дювалю, или Аполлонию Великому — по крайней мере, когда тот окажется в тюрьме. Уникальная загадка, не правда ли?
Он рассмеялся.
Неделю спустя Лори торжествующе доказала Коглену, что все это была ерунда. Порез на подушечке его большого пальца благополучно зажил, не оставив после себя никаких следов.
УТРО СУДНОГО ДНЯ
Murray Leinster as by Will F. Jenkins • Doomsday Deferred • The Saturday Evening Post, September 24, 1949 • Перевод В. Гольдича, И. Оганесовой
Будь я человеком разумным, я бы заявил, что эту историю услышал, а сомнения адресовал бы рассказчику. Но я видел все собственными глазами. И даже принимал в тех событиях участие. У меня была накладная на груз из Бразилии, подписанная следующим образом — «Собственность Хосе Рибейры». Груз давно пришел, а к страничке накладной — это я обнаружил только сегодня — прилип раздавленный муравей soldados. Самый обычный, ничего особенного. По правде говоря, все произошедшее до отвращения банально. Но будь я умнее, я бы поведал эту историю иначе.
Началось все в Милхао, когда ко мне пришел Хосе Рибейра. Милхао находится в Бразилии, но оттуда на закате можно увидеть Анды. Это городок, с которым, к несчастью, джунгли не успели расправиться прежде, чем резиновый бум пошел на спад. Он располагался в самом сердце бассейна Амазонки, в такой глуши, что связь с внешним миром ему удавалось осуществлять только с помощью контрабандистов и преступников, бежавших от перуанского правосудия через горы. Иными словами, живут там только грешники. Не знаю, что привело в Милхао Хосе Рибейру. Я же отправился туда только потому, что где-то в тех краях в 1911 году Болер отловил один из трех известных образчиков Morpho andiensis, а сумасшедший миллионер из Чикаго был готов выложить денежки за попытку поймать для его коллекции четвертого.
