Телевизор пикнул и проморгался, когда большой палец окончательно погрустневшего доктора медицины Ляхина ткнул в украшенную стандартной пиктограммой кнопку. «Планета животных», один из лучших каналов, прорезавшихся за последние несколько лет в сетке вещания, всего-то два десятка лет назад состоявшего из «Первого», «Второго» и «Ленинградского». Теперь здесь были сплошные слоны, тигры и медузы: и если кто-то кого-то с рычанием ест, то исключительно от голода. Обрывки разодранной кожи могут лететь в разные стороны, земля вздыматься под ударами копыт мечущейся в почти безнадежной попытке выжить жертвы, но, во всяком случае, это не сопровождается рассуждениями уверенно работающего клыками и когтями крупного кошачьего о демократии и своих правах на чужое мясо. Живая природа — это было то, что одинаково всегда. Чем можно любоваться, каким бы ужасным ни казался на первый взгляд процесс, обеспечивающий ее круговорот. Более того, все эти хищные зверюги действительно были поразительно красивы — не зря их именами называли столько поколений боевой техники.
После двух десятков секунд рекламной заставки с сосущим бутылочку с молоком умилительным тигренком экран разродился панорамой желтовато-зеленой степи. Парящий в почти белом небе орел, торопливо бегущий куда-то по своим делам суслик — сплошное спокойствие и умиротворение. Потом чуть напряженный голос диктора начал комментировать сменившийся кадр, и уже положивший было палец на кнопку Николай поперхнулся и застыл. Контраст после мирно пасущихся овечек был разительным. Человека с менее натренированными нервами должно было пробрать до костей…
Посмотрев программу минут пять, Николай обалдел окончательно и сел уже прямо. Переводчик явно чувствовал себя не слишком комфортно, и сквозь длинноватые паузы без большого напряжения можно было «пробить» соответствующие куски оригинального текста на английском. «Россия», «Россия», «Россия». «Продолжающая игнорировать требования международных организаций», «Последняя страна в мире, практикующая это варварское…» Съемки действительно были жуткие: шкуры с ягнят срывали заживо, и те даже не блеяли — стонали. Черно-белая картинка прыгала и поворачивалась в разные стороны, то наплывая на склонившуюся над бьющейся овцой фигуру с длинным ножом в руке, то милосердно давая зрителю перевести дух. «Россия», «русские», «варварские», «возмутительные»… Слова вбивались в слушателя, как гвозди. Мелкий латинский шрифт, бегущий по низу картинки, не добавлял к этому почти ничего. Более того, требовалось довольно значительное усилие, чтобы на него переключиться и вообще понять, что значат эти строчки. «Съемки скрытой камерой. Ферма Кулев, Кыргызстан». «Съемки скрытой камерой, 2011 г., Общество „Наша Планета“ (с) Ферма Алекберов, неподалеку от Алматы». Но бегущий текст был сам по себе. На фоне него, без малейшего комментария именно к тексту продолжалось все то же самое — выдираемые из матки матери тела не рожденных еще ягнят и рефреном звучащее «Россия», «Россия»…
«Я маньяк, — сказал Николай сам себе, вырубив громко чмокнувший телевизор и изо всех сил стараясь привести выражение лица в норму. — Потому что так не бывает». Знаете, то, что герой включает телевизор, а там совершенно случайно передают важную для него новость, — это стандартный, давно всем надоевший киноштамп. В жизни так не бывает никогда. В жизни, если тебе нужно узнать прогноз погоды, то приходится пять минут щелкать по всем каналам, продираясь сквозь оптимистичную рекламу пива, подгузников и трейлеры очередного шедевра отечественного режиссерского гения. А тут… Николай подергал сначала левой щекой, потом правой. «Послевкусие» от не досмотренного до конца документального фильма было потрясающее. Во рту было кисло, солоно и пахло металлом — как бывает, когда сам себя как следует укусишь за внутреннюю часть щеки. Тупо глядя в стену, Николай вдруг как-то четко осознал, что его «обдало», как это бывало пока всего несколько раз в жизни. Это было знание — окончательное и бесповоротное, не допускающее никаких рассуждений. Пусть до этого момента можно было старательно убеждать себя: все не так плохо. Мол, просто он переработался, и угнездившаяся в голове доминанта не дает ему покоя, отфильтровывая все не подходящее под уже сформировавшийся в голове параноидальный тезис: «Ай, нас никто не лю-юбит!» Но этот глупый, непонятно как вообще родившийся фильм словно прорвал какую-то последнюю мембрану в его мозгу… Если дошло до такого, до прямого подлога открытым текстом, без малейшей оглядки на уже последние остатки совести, — значит, дело плохо совсем.
Разумеется, дело было не в несчастных овечках. Против столь отвратительного метода изготовления дорогих шубок он и сам бы проголосовал в каком-нибудь опросе «Гринписа», не колеблясь. Но фильм ни малейшей интонацией исходного, не переводного диктора, не акцентировал внимание на том, что «снятые скрытой камерой» чудовищные сюжеты происходили из среднеазиатских республик. Где, разумеется, каракулеводство процветало и успешно кормило тысячи людей: девочки в странах с холодным климатом каракуль любят. Тезисы были просты: «Это варварство» (что есть чистая правда, но что поделаешь), и «виноваты русские». И вот с таким уже совершенно точно и безоговорочно не сочетался контртезис, условно формулируемый родителями и большинством друзей и коллег как «ты маньяк, и видишь вокруг только одно».
Оскалившись, Николай поднялся с места. «А на самом деле это все не так», — попытался он на пробу сказать себе. Фраза прозвучала фальшиво до неприличия. «Не так», — снова повторил он, чуточку сменив интонацию. Это не помогло опять. К этому времени на часах было уже «пять минут как пора выходить», и только это помогло сегодняшнему дежурному врачу терапевтического отделения прекратить пороть чушь и наконец-то привести лицо в соответствующий моменту вид. Ночь с воскресенья на понедельник — это почти всегда спокойно, и в работе своей он давно понимал достаточно, чтобы не настраивать себя долго, но все равно минуты ухода из дома всегда были для него особенными. Последние торопливые сборы, прощание с деловито разбирающими какие-то старые бумаги родителями. Потом обычный торопливый бег вниз по лестнице и вперед по улице — к проспекту, по которому густо ходят маршрутки. На бегу Николай то и дело поглядывал на часы, но хороший темп позволил отыграть потерянное время, поэтому он с легким сердцем продолжал бежать до самого Большого проспекта. Это дало ему возможность не пересаживаться с одной маршрутки на другую и экономило, таким образом, аж 27 рублей — то есть заметную, в общем, долю сегодняшнего дежурства. Помимо этого, бег, как обычно, привел в норму мысли. Удары ног по серому от затертого подошвами инея и катышков соли асфальту будто забивали разбросанные обрывки понятий в единый слой. Не монолитный, нисколько не гладкий, — но во всяком случае ровный и способный служить фундаментом для принятия решений. Каковые были уже определены достаточно давно. В целом, конечно…
К моменту, когда маршрутка притормозила у густо-бордового монолита одного из старых корпусов «Покровской, бывшей имени Ленина» больницы, он успокоился уже настолько, что начал даже ухмыляться. В какой-то мере это было, конечно, нервное. Нервы у него были уже ни к черту — в этом мама была совершенно права. Но сохранять на лице внушающее окружающим оптимизм выражение при любом, даже самом глухом раскладе — это одна из нормальных «фоновых» задач любого терапевта. Вот он и сохранял.
