Очень скоро я остался один в центре светового пятна от фонаря: только я и невдалеке школьный автобус серого цвета с распахнутыми дверьми салона. Посмотрев на него, я горестно вздохнул и безнадежно махнул обеими руками, автобус начал складываться и складываться, пока совсем не растворился в темноте ночи. С трудом переставляя ноги, я побрел в офицерское общежитие, чтобы поспать до утра. Но на линии терминатора, линии разделения тьмы и света, нос к носу столкнулся с обер-ефрейтором службы безопасности полка. Она была одна, остановилась и выразительно посмотрела мне в глаза. В ее же глазах я прочитал, что девушка оказалась случайной свидетельницей того, что я сотворил со школьным автобусом, но она никогда и никому об этом не расскажет, даже если ее будут пытать в службе безопасности. И я безоговорочно поверил этим глазам обер-ефрейтора, взгляд которых был чист и невинен. Этот взгляд также подсказал мне, что девушка одинока, ей не хочется возвращаться в свою солдатскую келью и ночь проводить в холодной, никем не согретой постели. Тогда у меня родилась мысль, а почему бы Смугляночке не проводить меня до общежития и не разделить со мной одиночество, тем более что Лиза оставила после себя такую шикарную постель, в которой одному делать было совершенно нечего.
Уже к середине ночи я понял, что в своей жизни допустил еще одну крупную ошибку — поверил глазам женщины, в которых она обещала беспроблемную и спокойную ночь. А сама, как только мы оказались в постели, не слезала с меня и объезжала меня, словно я был диким мустангом в североамериканских прериях. Одним словом, поспать нам этой ночью не удалось, мы поочередно ласкали и нежили друг друга, и, когда уставал один, за дело принимался другой партнер.
5
Расплата за рыбалку и ночное бдение последовала ранним утром следующего дня. По приказу командира полка подполковника Цигевартена меня с Динго назначили на боевое дежурство. Еще не рассвело, когда вестовой из штаба начал вытаскивать меня из-под великолепного тела Смугляночки. Девчонка под утро возомнила себя наездницей диких мустангов, но, проскакав по прериям всего сотню миль, заснула и спящей свалилась мне на грудь. Даже не приласкав девчонку, я тут же закрыл глаза, надеясь хотя бы немного подремать перед подъемом. Но через пару минут присланный из штаба полка вестовой прошел в комнату, он еще не знал о наших отношениях со Смуглянкой и начал теребить меня за плечо и нашептывать, что пора вставать и бежать на дежурство.
Вестовой оказался вполне нормальным парнем, помог рассортировать и разложить по стульям в беспорядке валявшуюся на полу мужскую и женскую одежду. Когда порядок был наведен, я первым делом натянул на себя галифе и отправил парня восвояси, сказав ему, что через десять минут буду у истребителя. Я уже натягивал китель, когда вспомнил, что для полетов необходим летный комбинезон. Пришлось долго его разыскивать, я уж было собрался бежать на дежурство в галифе и кителе, когда комбинезон обнаружился на вешалке в прихожей. Ровно в назначенное время я был у истребителя, обер-ефрейтор Шульце осмотрел меня критически, но ничего не сказал, только пожал плечами.
Следом за мной на стоянке появился обер-лейтенант Динго, который выглядел как хорошо выспавшийся ребенок: с опухшими веками и синяками под глазами. При виде этого лица друга я застонал и крепко сжал кулаки: какой же я идиот — собственными руками передал ему вчера бутыль с остатками молока Бюргера, и результат налицо! К тому же на дежурство обер-лейтенант явился без летного шлемофона, пробормотав себе под нос, что не мог его найти. Пришлось дать ему свой запасной шлемофон, который я случайно прихватил из дома, а свой рабочий шлемофон я всегда держал в кабине истребителя. Потом мы с другом немного поговорили о погоде на сегодня и полезли в кабины своих BF109E, где я чувствовал себя как дома.
Я привычно пощелкал тумблерами приборной доски истребителя, проверяя показатели топлива и масла в двигателе, зарядку электробатарей и наличие боезапаса в пулеметах и пушке. Приборы выдали показания: все в норме. Через открытый фонарь я крикнул обер-ефрейтору Шульце, что он отлично поработал и что на таком истребителе можно и полетать. Шульце, вместо того чтобы вытянуться по струнке и громко поблагодарить капитана Ругге, то есть меня, за высказанную благодарность, заулыбался, залез на крыло машины и, наклонившись к ушку, поинтересовался, как я теперь буду относиться к обер-ефрейторам?! Я удивленно посмотрел на Шульце, хотел было пожать плечами, словно не понял, что этот пройдоха имел в виду, но меня предало собственное лицо, которое стремительно начало краснеть. Шульце, довольный полученным эффектом, грохнулся на задницу и на ней скатился по крылу машины к земле, где продолжал громко ржать.
Полк для летчика — это настоящая семья, в которой каждый хорошо знает или, по крайней мере, всегда слышит, что в полку происходит, чем дышит и занимается каждый. Обмен информацией в такой семье мало чем отличался от обмена информацией в большой деревне, где всегда и все обо всем знают. Шила в мешке не утаишь, вот и сейчас, не успел я вчера переспать со Смугляночкой, а сегодня весь полк уже гудит и обсуждает детали нашей совместной ночи. Я осознаю, что в данный момент — от замухрышки рядового до командира полка — все ожидают новой информации относительно того, случайная ли это встреча или серьезные отношения? Но сейчас я и сам не знал ответа на этот вопрос, к тому же, невыспавшийся, я не способен был даже думать на эту тему — меня клонило в сон. Поудобнее устроившись в кресле пилота, прислонив голову к бронеспинке, я забылся тяжелым и вязким сном. Спал ли я в этот момент или не спал, сказать не могу, помню только, что все это продолжалось секунду, только я прикрыл глаза, как сквозь опущенные веки увидел красную ракету, взлетающую над зданием штаба.
В любые времена красный цвет означал тревогу и опасность, вот и пущенная в небо красная ракета означала срочный вылет на боевое задание! Я действовал на автомате, выработанном за многие годы службы в армии: с закрытыми глазами протянул руку и повернул ключ зажигания в гнезде-замке, табло передней панели истребителя вспыхнуло угрожающим красным цветом ламп и индикаторов, который постепенно начал меняться на успокаивающий зеленый. Двигатель заурчал, набирая обороты, а затем мощно, но тихо заревел. Инженеры-техники уже несколько раз прогоняли двигатель, и сейчас он был полностью готов отдать всю тысячелошадную мощь своих шестнадцати клапанов.
Ожидая команды штаба на взлет, а также приказа, разъясняющего цели и задачи боевого задания, я на тормозах придерживал истребитель. В наушниках шлемофона послышался голос обер-лейтенанта Динго, подтвердившего свою готовность к взлету. Его тут же сменил голос майора Киммеля, который не говорил, а дико орал в микрофон, чтобы мы срочно взлетали, встречали британских бомбардировщиков, приближающихся… а дальше я не стал его слушать, отпустил тормоза и, действуя по наитию, пересек взлетно-посадочную полосу и рванул истребитель на взлет, резко потянув на себя рычаг увеличения мощности двигателя.
В какой-то момент мне показалось, что истребитель, обиженный моей грубостью, дико взрыкнул двигателем и на такой скорости рванул в разбег, что при этом чуть ли не перевернулся на спину от своего усердия. Таким мощным и стремительным получился этот рывок, что в сотую долю секунды мы пересекли ВПП, по которой в этот момент хлестанули пулеметные очереди двух «Спитфайеров», промелькнувших над нашими головами. Чтобы не попасть под обстрел неизвестно откуда появившихся британцев, Динго вслед за мной повторил маневр с разбегом поперек ВПП. Кстати, если мы разбегались бы по ВПП, то одна из наших машин, и весьма вероятно, что именно моя машина, а может быть, и оба истребителя уже пылали бы буйным пламенем на этой полосе. Британские истребители били из пулеметов и пушек по всему, что шевелилось на ВПП.
