– Еще бы. Как же в таком деле без компромиссов…
Полковник посмотрел на меня, как показалось – недоверчиво – и сказал: – Вот-вот… Ну, а раз мы договорились – нет смысла держать тебя взаперти… Можешь передвигаться по территории комплекса – вплоть до охраняемых постов. Только без глупостей: здесь все под видеонаблюдением…
– Спасибо… – почти искренне сказал я. Честное слово – даже к тюремщику начинаешь испытывать благодарность, когда он выпускает тебя из карцера в камеру покомфортнее…
– Не стоит, – небрежно бросил полковник. – Сейчас ты отправишься к своим товарищам. Какой смысл сидеть в одиночестве, верно? Видишь – у нас все честно: ты нам – информацию, мы тебе – комфортные условия…
Вот здесь я по-настоящему удивился: с какой это стати – такая роскошь? Не боятся сговора?
И тут же вспомнил про видеонаблюдение.
Тогда понятно. Нас хотят разговорить. Или поймать на какой-нибудь глупости…
Полковник подошел к двери, легонько постучал и сказал небрежно:
– Агент Рысь тебя проводит…
Сюрпризы на этом не кончились.
На встречу с друзьями, которую я сам для себя окрестил «очной ставкой», меня вела Тома. Она шла впереди пружинящей походкой, и в ее движениях не было и намека на неуверенность или прочие чувства, которые у нормального человека порождает встреча с теми, кого он однажды предал.
Снова коридоры, нервный электрический свет, безликие двери. Это целый мир – мир коридоров и дверей. И за каждой дверью – свой маленький кошмар. Или шанс на спасенье. Все зависит от того, какая дверь тебе выпадет. Словно карта в колоде…
– Агент Рысь? – спрашиваю насмешливо, чтобы молчание не разорвало меня изнутри. – Это из-за маникюра?
Тома чуть поворачивает голову в мою сторону и говорит глухо:
– Потому что мягкая и пушистая. Пока не пришло время перегрызть горло…
Что ж, ответ вполне в духе минувших событий. Я улыбаюсь – потому что теперь сильный.
И могу подавить в себе упорно выползающую боль.
Ведь мне ее не хватает – этой суки, влезшей ко мне в душу и вывернувшей ее наизнанку!
– Что ж не перегрызла? – продолжаю я. – Видишь – живой и здоровый! Чего не делишься – как дела? Звание очередное получила? Или, может, путевку профсоюзную?
Шаг Томы чуть сбивается. Это забавно – вывести из себя такую железную бабу. Забавно… Зачем я себе лгу? Ничего забавного в нашей встрече нет. Не удивлюсь, если и это – всего лишь часть психологической обработки…
Буквально налетаю на Тому – и осторожно огибаю ее изящную фигурку. Словно боюсь удара током.
– Зачем ты так? – спрашивает она, глядя мне в глаза. – Ведь это не ты говоришь. Ты совсем не такой…
Обалдеть. Невозможно понять женскую душу – даже обличенную в форму! Я, видите ли, не такой! Не тот, кого можно прижать к полу коленом, выдавливая информацию…
– То есть… Я не то хотела сказать… – ее лицо искажает странная гримаса, и вряд ли это игра. – Я хочу попросить у тебя прощения…
– Да не вопрос! – улыбаюсь. – Я совсем не сержусь на тебя. Я же понимаю…
Теперь в ее глазах я вижу недоумение и боль.
– Ты не понимаешь… – ей-богу, она сейчас заплачет. – Я честно… Это была просто работа. Вначале… Но потом… Понимаешь…
– Что?
Главное не разреветься самому. Мы, анималы, народ еще более сентиментальный, чем слабаки. Нас хлебом не корми – дай кого-нибудь помучить, а потому от души порыдать. Говорят, и Гитлер был слезливым романтиком…
– Я привыкла… Привыкла быть слабой! Ты понимаешь? – ее губы дрожали, глаза покраснели, и лицо вмиг стало некрасивым. – Я, железная баба, таких, как ты щелкаю, как семечки… Но такой роли никогда у меня не было! Похоже я слишком вжилась в домашние халатики и тапочки… Я не думала, что мне так это нужно – быть слабой…
Я ничего не ответил. Наверное, просто замер перед ней с отвисшей челюстью. Просто такой поворот не приходил мне в голову.
Конечно, говорю себе, это все промывание мозгов.
Но как же хочется верить!
– Зачем ты все это говоришь? – спрашиваю глухо. – Я же знаю, что все здесь просматривается и контролируется.
– Здесь – нет, – говорит она. – Впрочем, это и не важно… Что было, то было.
Ее лицо снова непроницаемо, как маска. Не осталось и следа от этой нежданной слабости. Мы снова двинулись вперед.
– Никому не верь, – жестко сказала она. – Это страшные люди, и ставки слишком высоки. Считай, что тебя уже приговорили.
– То есть, меня убьют? – спокойно спросил я.
– Боюсь, так поступят со всеми. Мне тоже отсюда не выйти. Потому нельзя раскрывать им сразу все карты. Оставайся им нужным как можно дольше…
– Если ты знала, что все так серьезно – чего ж ты полезла в это дело?
– Нас не спрашивают. Мы исполняем приказы.
Я не нашелся, что сказать. Женщины, которые исполняют приказы – это за границами моего понимания…
Коридор упирался в стену и раздваивался в стороны. Здесь была высокая двустворчатая дверь и пара вооруженных бойцов с настороженными взглядами.
– Я виновата, и я помогу тебе… – быстро проговорила Тома, и вдруг повысила голос, придав тому командной жесткости. – Сюда!
Мы остановились. Один из охранников пробубнил что-то в кругляшок микрофона у щеки, прислушался к пустоте. Кивнул. Второй боец, не спеша, открыл дверь.
– Заходи! – приказала Тома.
Я повиновался. Дверь за мной закрылась, Тома осталась в коридоре.
Здесь было просторно и светло – не то, что в конуре, из которой я сюда явился. Но главное – здесь меня ждали.
7
– Привет, ребята! – бодро сказал я.
И осекся.
Видимо, тон я выбрал неверно. Ибо друзья мои выглядели так, словно наутро их собирались расстрелять перед строем карателей.
Доходяга тихо трясся в дальнем углу. На нем лица не было, и по щекам катились слезы. Крот зябко ежился, примостившись на длинной лавке у дальней стены. Даже Хиляк выглядел удручающе, и мое появление не вывело его из оцепенения. Он, скрючившись, сидел за железным столом, укутавшись в плащ, спрятавшись за полями шляпы
Только Затворник тоскливо помахал мне рукой. Все-таки, он слабаком не был.
– Э, вы чего? – робко произнес я. – Все вроде живы-здоровы, а?
Мне стало неловко за свой излишне бодрый и румяный вид.
Все-таки, у меня нет право на оптимизм. Ведь и силу я получил только для того, чтобы защитить всех этих людей. Но что от меня толку? Как говорится, сила есть – ума не надо…
– Все пропало… – вяло сказал Хиляк. – Конец…
