И за все пять недель она не дала ни единого интервью, не сделала ни одного высказывания помимо того, что приходилось говорить со сцены. Не было нужды. За этот период местное отделение «Уорнен-Касл Энтертеймент» датавизировало по всепланетной сети восторженным поклонникам тридцать семь миллионов копий ее последнего альбома «Жизнь в движении»; старые записи продавались не хуже.
Звездолетчики, имевшие обыкновение зашибать легкие бабки, распродавая копии альбомов пиратам-распространителям в системах, где релиза еще не было, проклинали свое несчастье, стоило им попасть в системы, посещенные Джеззибеллой за последние восемнадцать месяцев. В этом и заключался смысл концертных туров. Альбом — каждые девять месяцев, десять гастролей в год; иначе бутлегеров не обогнать. Не готов к такой нагрузке — стриги купоны с родных планет. Немногим удавалось стать звездой галактической величины. Перелеты требовали больших денег, а прижимистые магнаты вкладывали свои сбережения неохотно. Артист должен был показать высочайшую степень профессионализма и упорства, прежде чем в него решат вложить миллионы и миллионы фьюзеодолларов. Но когда порог перейден, деньги, согласно старинной пословице, начинали делать деньги.
Высоко над ужасающе дорогими декорациями и пакетами мощных АВ-проекторов сканировал толпу оптический сенсор. Проходили монотонной чередой лица, по мере того как объектив просеивал ряды и балконы. Фанаты легко делились по категориям: восторженные и энергичные — самые младшие; шумные и выжидающие — ближе к двадцати; нетерпеливые, уже обдолбанные, нервные, испуганно преклоняющиеся, даже те немногие, кто с куда большим удовольствием занялся бы совсем другими делами, но вынужден был прийти, чтоб не обижать того, с кем пришел. Здесь можно было найти любой костюм, который носила Джеззибелла в своих альбомах, — от самых простых до павлино-пестрых.
Сенсор выхватил из рядов зрителей парочку в одинаковых кожаных костюмах — парень лет девятнадцати-двадцати и с ним девушка чуть помладше. Они стояли, обнявшись, оба молодые, здоровые, жизнерадостные, явно очень влюбленные.
Джеззибелла оборвала датавиз.
— Эти двое, — бросила она Лерою Октавиусу. — Мне они нравятся.
Омерзительно толстый менеджер покосился на торчащий из процессорного блока у него на поясе проекционный цилиндрик, запоминая блаженные лица.
— Так точно. Займусь.
Ни заминки, ни намека на неодобрение. Джеззибелле это нравилось — одна из мелочей, делавших его таким хорошим менеджером. Он прекрасно понимал, в чем она нуждалась, чтобы продолжать работу. В таких вот юнцах, в том, чего они не лишились еще, — наивности, неуверенности, радости жизни. Сама она потеряла все это давным-давно. Все светлое, что только есть в человеческой душе, вытекло из нее, высосанное бесконечными гастролями, сгинуло где-то в межзвездной тьме — единственное, что могло вытечь из ноль-тау-поля. Все подчинялось графику тура, и чувства становились досадной помехой. А чувства, которые подавляются достаточно долго, исчезают вовсе — но этого она как раз не могла допустить, потому что для работы ей требовалось хотя бы понимать, что это такое. Порочный круг. Точно как ее жизнь.
И вместо собственных чувств она переживала чужие, препарируя их точно предмет диссертации. И поглощала, чтобы их недолговечный привкус позволил ей выступить снова, поддержать иллюзию еще на один концерт.
— А мне они не нра-авятся, — капризно пробубнил Эммерсон.
Джеззибелла попыталась улыбнуться, но ей уже скучно было потворствовать ему. Певица стояла, совершенно нагая, посреди гримуборной, пока Либби Робоски, ее личный косметолог, трудилась над кожными чешуями.
Биотехпокрытие было куда сложней хамелеоньей кожи, позволяя менять не только окраску по всему телу, но и текстуру. Для одних номеров ей требовалась нежная, чувствительная кожа юной девушки, трепещущей под руками первого любовника, для других — естественный вид тела, изящного от природы, без гимнастических залов и модных диет (как у той девчонки, что приметила певица в зале), и конечно, тело балерины, спортсменки, гибкое, мускулистое, крепкое — любимый парнями облик. Каждый из собравшихся в этом зале хотел ощутить прежде всего Джеззибеллу во плоти.
Но чешуйки жили недолго, и каждую приходилось крепить к коже отдельно. Либби Робоски, работавшая с модифицированными медицинскими нанопакетами, была в этом деле настоящей колдуньей.
— Тебе не обязательно с ними встречаться, — терпеливо объяснила мальчишке Джеззибелла. — Я сама справлюсь.
— Я не хочу один оставаться на всю ночь. Почему мне нельзя никого из зала себе выбрать на ночь?
Как позволили прознать репортерам, ему и правда было всего тринадцать. Джеззибелла взяла его в труппу на Борролуле, как интересную игрушку. Спустя два месяца, заполненных ежедневными истериками и нытьем, интерес исчез окончательно.
— Потому что так надо. У меня на это есть причина. И я тебе объясняла раз сто.
— Ладно. Тогда давай сейчас, а?
— У меня концерт через четверть часа, забыл?
— И что? — парировал Эммерсон. — Отмени. Вот хай поднимется! И никаких последствий — мы же улетаем.
— Лерой, — датавизировала она. — Уведи отсюда гребаного пацана, пока я ему башку не открутила, чтобы посмотреть, есть ли там мозги!
Лерой Октавиус подковылял к ней. Тушу его облегала легкая куртка из змеиной кожи, купленная с явно преувеличенным расчетом на похудание и теперь не сходившаяся нигде. Тонкая, но прочная кожа при каждом движении поскрипывала.
— Пошли, сынок, — хрипло пробубнил он. — Перед концертом артистов оставляют одних. Ты знаешь, как они нервничают перед выходом. А ну-ка пошли, глянем, чем нас по соседству потчуют.
Мальчишка подчинился. Могучая длань Лероя подчеркнуто сильно подталкивала его за плечи.
— Ч-черт, — простонала Джеззибелла. — И почему я решила, что в его возрасте это будет интереснее?
Либби приоткрыла ярко-синие глаза, загадочно глянув на нее снизу вверх. Из всех подхалимов, тусовщиков, откровенных паразитов и членов труппы Либби нравилась Джеззибелле больше всех. Она служила кем-то вроде всеобщей бабушки, одевалась соответственно возрасту, а ее стоицизма и терпения хватало, чтобы погасить любую истерику или нервный срыв — стоило ей лишь безразлично повести плечами.
— Это твои гормоны заиграли при виде его херочка, лапушка, — ответила Либби.
Джеззибелла хмыкнула. Она знала, что вся труппа дружно ненавидит Эммерсона.
— Лерой, — датавизировала она. — Я вбухала в ту больничку, что мы посетили, кучу денег. Есть у них закрытое отделение, куда можно поместить малолетнего засранца?
Выходя из гримерной, Лерой только отмахнулся от своей подопечной.
— После концерта поговорим, что с ним делать, — ответил он.
— Ты, блин, закончила? — поинтересовалась Джеззибелла у Либби.
— Абсолютно, лапушка.
Джеззибелла сосредоточилась и отдала нейросети приказ. По нервам прошла серия кодированных импульсов, по плечам словно заскользила влажная кожа, руки и ноги дернулись. Сами собой расправлялись плечи, напрягся брюшной пресс, зазмеились под обретавшей на глазах темно-бронзовый оттенок кожей мышцы.
