— Значит, ты был прав?
— Я в это верю. И соберись ныне трибунал, дабы осудить меня, я правдиво описал бы перед ним дела свои.
— А теперь ты снова хочешь поступить так же? Освобождать людей?
— Да, миледи. Хотя скорей совершил бы я тысячу плаваний под водительством Блая, чем одно — с Квинном Декстером. Мнилось мне, что Вильям Блай изощрен в жестокостях своих. Теперь вижу я, насколько ошибался. К ужасу своему, взглянул я на лик истинного зла. И не забуду его до конца дней своих.
10
Несколько дней репортеры провели в тюрьме — слово, которого их пленители из Организации старательно избегали, неизменно заменяя «домашним арестом» или «предварительным заключением». В то время как одержимые распространялись по Сан-Анджелесу, журналистов щадили и вместе с семьями загоняли в небоскреб «Уорсстон». Патриция Маньяно, командовавшая охранниками, разрешила детям играть в роскошных вестибюлях, а родителям — свободно общаться, обсуждая свое положение и пережевывая старые слухи, как умеют только профессиональные репортеры.
За последние пару дней репортеров пять раз вывозили маленькими группами на экскурсию по городу, демонстрируя фирменный знак владений одержимых — упорную фальсификацию архитектуры. Знакомые улицы в одночасье рушились в прошлое, словно некий темный архитектурный плющ медленно заплетал здания снизу вверх, обращая хромоглас в камень, глянцевые плоскости — в арки, колонны и статуи. Образовалось множество заповедников разных эпох и стилей — от нью-йоркских авеню 1950-х годов до извечных беленьких средиземноморских вилл, от русских дач до традиционных японских домиков, представлявших собой улучшенные версии реальности, чьи-то воплощенные мечты.
Репортеры фиксировали все так старательно, как только позволяли им беспрестанно сбоящие клетки памяти их нейросетеи. Но этим утром все было по-другому. Пленников выгнали из номеров, запихнули в автобусы и отвезли за пять километров в мэрию. Там гангстеры Организации выгнали всех из машин и выстроили на тротуаре между магистралью и замысловатыми арками фасада небоскреба. По приказу Патриции бандиты отступили на пару шагов, оставив журналистов в относительном покое.
Гас Ремар обнаружил, что его нейросеть снова работает, и немедленно принялся делать полносенсорную запись происходящего, датавизировав клип-рекордеру приказ сохранить еще и резервную копию. Давненько ему не приходилось снимать репортажи — он уже много лет как поднялся до старшего редактора в студии местного бюро «Тайм Юнивсрс» — но старые навыки не забывались. Он повел глазами из стороны в сторону.
Магистраль была пуста, но тротуар заполняли зеваки, выстроившись у ограждения рядов в пять-шесть. Переключившись на дальновидение, он мог различить, что толпа растянулась на добрых три квартала. В большинстве это были одержимые — их отличала старинная, нелепая и маловыразительная одежда. С неодержанными они смешивались вполне свободно.
Внимание Гаса привлекло некое бурление на краю толпы, метрах в двухстах, и репортер привел в боевую готовность усиленные сетчатки.
Там сцепились двое красных от гнева одержимых. Один — смуглый, симпатичный юноша лет двадцати с безупречно уложенными черными кудрями, в кожаной курточке и брючках, с акустической гитарой за спиной. Второй был старше — под сорок — и заметно шире в поясе. Более нелепого наряда Гас не видывал в жизни — белый, усыпанный блестками костюм фантастического покроя, расклешенные брючины шириной сантиметров тридцать и отвороты, похожие на крылья небольшого самолета. Треть пухлой физиономии старшего занимали огромные желтые очки. Если бы не обстоятельства, Гас решил бы, что это спорят отец с сыном. Репортер перевел программу-дискриминатор в активный режим.
— Проклятая кукла! — кричал младший с тягучим южным акцентом. — Такимя никогда не был! — Он оскорбительно толкнул своего двойника в грудь, сминая безупречно белоснежный пиджак. — Ты — это маска, которую на меня напялили. Ты просто гнусная зараза, сварганенная граммофонщиками, чтобы загребать деньги. Я бы никогда не вернулся в таком виде!
Толстяк оттолкнул его.
— Ты кого куклой назвал, сопляк?! Я — король! Второго такого нет!
И оба уже всерьез вцепились друг другу в глотки. Наземь полетели, кувыркаясь, солнечные очки. Разнимать дерущихся бросились боевики Организации, но младший Элвис уже сдернул с плеча гитару, готовый огреть ею старшего по голове.
Чем закончилась ссора, Гас так и не узнал. Толпа разразилась приветственными криками. Из-за поворота магистрали вывернула кавалькада. Первыми появились полицейские на мотоциклах («харлеях», как подсказала Гасу энциклопедия в его клетках памяти) с ало-синими мигалками. А за ними следовал огромный лимузин, двигавшийся едва ли быстрее пешехода, — уродливо-тяжелый «кадиллак-седан» 1920-х годов. Широкие шины прогибались под весом бронированного корпуса. Сквозь аквариумно зеленое стекло пяти сантиметров толщиной с трудом можно было разглядеть единственного пассажира, торжествующе помахивавшего толпе с заднего сиденья.
Город был в восторге. Аль ухмыльнулся, не выпуская изо рта сигары, и поднял вверх большие пальцы рук: молодцы, дескать! Бо-оже, все как в старые добрые деньки, когда он раскатывал по городу в этом самом пуленепробиваемом «кадиллаке» и прохожие, раззявив хавала, пялились вслед. В Чикаго все видели: вот едет хозяин города! Теперь и в Сан-Анджелесе будут знать, никуда не денутся.
«Кадиллак» затормозил перед мэрией, и Дуайт Салерно с улыбкой отворил перед боссом дверь:
— Рад снова тебя видеть, Аль. Мы уже соскучились.
Капоне расцеловал его в обе щеки и обернулся к ликующей толпе, подняв руки над головой, точно боксер над телом поверженного соперника. Одержимые разразились ревом. Над магистралью взмывало и опадало струями белое пламя, точно сам Зевс решил устроить фейерверк на День независимости.
— Я люблю вас, ребята! — грянул Аль, взирая на безликую массу крикунов. — Если мы будем вместе, никакие долбаные конфедераты нас не остановят!
Слов, конечно, не могли разобрать даже стоявшие в передних рядах. Но смысл и так был ясен. Шум еще усилился.
Не переставая размахивать одной рукой, Капоне развернулся и заторопился по лестнице к парадному. Пусть жалеют, что все так быстро кончилось, как говорит Джез.
Конференция проводилось в приемной — четырехъярусной пещере, занимавшей половину первого этажа. От дверей к монументальному секретарскому столу вела аллея огромных пальм, клонированных из калифорнийских оригиналов. Сегодня их осветительные трубки мерцали тускловато, с отливом в синеву, почва в кадках высохла. Присмотревшись, можно было найти и другие признаки неухоженности и поспешных попыток ее скрыть: выстроившиеся вдоль стены отключенные механоиды-уборщики, выбитые аварийные двери, заметенный под остановившиеся эскалаторы мусор.
С секретарского стола все убрали и приволокли к нему несколько кресел. В середине, чуть повыше остальных, восседал Аль, а пообок — двое его лейтенантов. Капоне терпеливо ждал, пока нервничающих репортеров загонят в зал и выстроят в шеренгу перед столом. Когда смолкло перешептывание, он поднялся на ноги.
