— Вряд ли я смогу тебе помочь, Журавлев.
— А я в помощи не нуждаюсь. Зачем тебе хлеб у адвокатов отбирать?
— И что же, по-твоему, я могу сделать?
— О твоих возможностях я не знаю. Лично я собирался проникнуть в сейф господина Рубина, что находится у него за книгами в каюте «Орегона». Забрать конверт, очень похожий на тот, что ты мне однажды подарил, и передать его прокурору Емельянову. Что называется — программа минимум. Слабо, подполковник?
— Почему же Емельянов не даст ордер на обыск?
— А яхта принадлежит престижному клубу, а не лично Рубину, а против клуба у нас ничего нет.
— Я подумаю, что можно сделать. Я знаю, где искать еще один конверт…
Договорить он не успел. Дверь кабинета распахнулась, едва удержавшись на петлях. Вихрь внес в помещение разъяренного Духонина. Его багровая физиономия выражала торжество и злобу одновременно.
Он подошел к Журавлеву, как к невесте, которую от него всю жизнь скрывали под чадрой. Глянул ему в глаза и со всего маху врезал кулаком в лицо. Конвоиры дрогнули, Елистратов не шелохнулся.
— В камеру эту сволочь, и все его дела ко мне в кабинет! Отскакался, жеребец безрогий!
Замечания о рогах никто не оценил, но повалившегося на пол мужика подхватили под руки и поволокли к дверям.
— А ты, Елистратов, сейчас же сменишь свой кабинет на место дежурного по управлению. До девяти утра, до новой смены. Понял?
— Полчаса назад дежурство принял капитан Сухарев.
— Подменишь его. Сухарев мне нужен на оперативной работе. Выполняй! От него преступники не бегают.
Духонин решил привязать его к стулу и нейтрализовать таким образом. Значит, готовится какая-то серьезная акция. Ничего. Можно и до утра потерпеть. А потом уж…
Елистратов не знал, а Журавлев не успел ему сказать, что завершить дело надо к утру. До девяти. Но разве все упомнишь, когда голова идет кругом.
До первого этажа, где располагались камеры предварительного задержания, Журавлев дошел сам. Так, тряхнуло немного, и губу прикусил. Мелочи. Его загнали в самую дальнюю камеру в конце коридора. Дальше только стена. Правда, там уже сидел какой-то сморчок. Видать, тоже особо опасный. Метр с кепкой, и испуга в глазах больше, чем звезд на небе.
Все правильно. Карлуша Угрюмый страсть как боялся крупных мужчин. Да еще небритый и с разбитой губой. Кошмарный тип!
— Вот тебе приятель, Хорек. Теперь вам веселее будет. Молись, может, он тебя не съест сразу, а до утра припасет к чаю.
Конвоиры загоготали, и тяжелая дверь камеры захлопнулась. Трижды щелкнул замок.
Коротышка забился в дальний угол. О мебели здесь не позаботились. Дощатый настил с приступочкой — и все радости.
Журавлев растер запястье после наручников и сел на приступок.
— Кем же ты так напуган, приятель? — спросил он, сидя к Угрюмому спиной.
— Я… Я ничего не боюсь. Просто люблю одиночество. Привычка, понимаете ли.
— Значит, били тебя часто.
— Почему часто? Не очень… просто…
— Не дергайся. Меня твои проблемы не интересуют. А камера иногда приносит пользу. Спешить некуда, есть время подумать, осмыслить просчеты.
— Я четверть века из своей жизни осмысливаю просчеты. И все равно возвращаюсь сюда.
— Значит, что-то не додумал. Тугодум. Большой недостаток для твоей профессии.
— Что вы знаете о моей профессии?
— А я по рукам читать умею. Ясновидящий. Посиди еще немного и подумай.
— «Немного» — это лет пять. Я выйду в шестьдесят. Пенсионный возраст, а закрома пусты. Не состоял в профсоюзах и остался без пенсии.
— Тухлое дело. Как тебя зовут?
— Хорек.
— Рад познакомиться. Тигр!
— Тигр? Не слышал о таком.
— Вадим Журавлев.
— А, понимаю. Карлуша Угрюмый.
— Неплохой зоопарк. Звери есть, клетка надежная. Зрителей не хватает.
— Шутник. Вот придет дрессировщик в лице полковника Духонина — и тут же язык прикусишь.
— Губу уже прикусил.
— Как Духонин стакана два опорожнит, так его тут же тянет камеры инспектировать. Ладошки чешутся. Видел его пампушку?
— Ничего особенного. И потом: наша камера последняя, пока очередь дойдет, он уже выдохнется.
— Оптимист. Полковник не человек, а паровоз.
— Чем же ты ему насолил? Посмотришь — слезы наворачиваются. Муху-то и ту убить не сможешь.
Хорек осмелел, выбрался из угла и сел рядом с соседом по несчастью.
— Мух я не трогал. Зато сейфы вскрывал, как банки с сардинами. Когда постарел, стал открывать гостиничные номера. Прибыль не та, но силы сохранил.
— Много здоровья на сейфы уходит?
— Ужас. Напряжение, слух, пальцы, цифры, счет — и никакого расслабления. Час работы — год жизни. Когда-то я гремел. Слышал про филиал «Инком-банка»?
— Твоя работа?
— Один сработал. По их же наводке. Им отчетность в Центробанк сдавать надо, а они проворовались. Все на ограбление списали. Мне сто тысяч отстегнули, а, по газетам, я сто сорок миллионов уволок. А однажды на государство работал. Обхохочешься. Во Внешторгбанке замдиректора бумажку с кодом потерял. Денег там не было. Одни документы. А как открыть? Специалиста из фирмы звать? Так они в Швейцарии живут! Услуги и дорогу оплати, да еще жди пару дней. Меня из камеры «Матросской тишины» прямо в банк доставили. Поработал часок с «Фредериком» и открыл. Мне потом в камеру телевизор за это поставили и зону подобрали элитную.
— «Фредерик»?
— Фирма. Хорошо ребята ящики колотят.
— А «Биг бокс трайф»?
— Ничего, но до «фредерика» не дотянет. Ты тоже по этому профилю?
— Я салага по сравнению с тобой. Просто сегодня напоролся на такой ящик. Три номерных замка.
— Мура! Они завязаны общей цепочкой. Видом пугают. Один откроешь, остальные — дело пяти минут.
— Хорошо. Уговорил.
— О чем ты?
— Откроешь мне такой ящик, выпущу тебя на свободу.
— Шутишь?
— Отчасти. Вдруг повезет? Я человек везучий. Пятьдесят на пятьдесят. Судьба со мной играет в погремушки. Даст по морде, затем погладит по головке. Врежет в челюсть — и водички поднесет. В последний раз я получил от нее оплеуху и попал сюда. Вот сижу, жду, когда она меня на крылышках вынесет на свободу.
Глухой, словно сдавленный голос произнес:
— Крылышки готовы, пора взлетать.
Арестованные вздрогнули и осмотрелись. Никого!
