К тому обстоятельству, что Обитель сильно заидеалогизирована, да еще и в такой нетипичной для Темных Земель форме, Дэвид отнесся значительно спокойнее большинства учащихся. Напротив даже, наличие морально–этических представлений он был склонен записать Обители в плюс Хеллаэнцы могли разводить любую демагогию для оправдания своих мерзких делишек, твердить до бесконечности, что бессмысленно и неадекватно делить мир на черное и белое — но Дэвид четко знал, что есть вещи, которые делать можно, и есть вещи, которые делать нельзя. Конечно, вещи, которые делать нельзя, периодически делать все–таки приходится, но таков уж этот несовершенный мир… Мастера Школы подтвердили эту мысль Дэвида: именно так, несовершенен мир, а не твои представления о нем. В себе — сказали они — ты знаешь настоящий мир, правильный и чистый, а то, что мир, в котором ты живешь, не такой, каким должен быть, — это есть свидетельство его, мира, ущербности и повреждешюсти…
— А почему вы думаете, что что–то не так с миром? — спросил Назим кен Тиаг учителя на уроке духовного воспитания, когда была поднята эта тема. — Не логичнее ли предположить, что все наоборот и что–то не в порядке с нашими представлениям, а с самим миром все отлично?
— Нет, не логичнее, — отозвался мастер Тиклин.
— Почему?
— Потому что мы чувствуем, что что–то не так. Что–то неправильно. Откуда же происходит это чувство? Оно происходит от того, что в самих себе мы знаем настоящий мир. Знаем, но не осознаем это знание, — терпеливо объяснил мастер.
— У меня такого чувства нет, — возразил Назим. — Но даже если бы оно и было, я знаю, что чувства могут обманывать. Если я хочу шоколадный торт, а торта передо мной нет — что–то не в порядке с реальностью? Как вообще свои желания и чувства можно делать мерилом того, насколько «правильным» или «неправильным» является мир вокруг нас? Нужно либо умерить свои желания, либо добиться их осуществления. В первом случае мы признаем, что что–то «не так» в нас, а не в мире, во втором — меняем мир так, чтобы он нас полностью устраивал. Но где же тут свидетельство нашего внутреннего знания истины? Ничего подобного в нас нет, мы знаем не истину, а лишь свои представления о ней.
— Интересное возражение, — вежливым, но совершенно равнодушным голосом отозвался мастер Тиклин. — Твои посылки можно было бы подвергнуть сомнению, а выводы — опровергнуть, но я не вижу смысла начинать долгую и бесперспективную дискуссию о вещах, о которых ты не имеешь никакого понятия. Вы все выросли в обществе, где нормой является нравственный релятивизм, вас с детства приучили рассуждать в таком духе, вы к этому привыкли и находите иные точки обзора странными и непоследовательными, а свою полагаете лучшей, наиболее «объективной». Бесполезно разубеждать вас, да это и невозможно сделать чисто логическим путем, равно как и невозможно чисто логически доказать, что торт — сладкий, человеку, который никогда его не пробовал и ел до сих пор лишь кислую, горькую или соленую пищу. Поэтому мы просто отложим этот разговор на пару лет. Придет время и ты все поймешь сам, Назим.
— Обещаете? — засмеялся кен Тир. Он явно был уверен, что учителю нечем крыть и лишь поэтому Тиклин решил свернуть беседу.
Мастер Тиклин холодно посмотрел на него.
— Обещаю. Через два года ты сам ответишь на этот вопрос… Три часа общественных работ за неподобающее поведение на занятии.
Назим сделал кислую мину, за что получил еще час. Общественные работы состояли в уборке территории, мытье посуды и полов и прочих идиотских занятиях, которые гораздо быстрее и проще можно было бы сделать при помощи магии. Но, как гласит известный афоризм: мне не нужно быстрее, мне нужно, чтобы ты… утомился. Магией пользоваться запрещалось. Выполнение бесполезных общественных работ должно было научить, по мысли мастеров Обители, учеников терпению, смирению и послушанию. Общественными работами занимались все учащиеся по очереди, кроме того, в качестве наказания кто–то мог получить и внеочередной наряд. Последнее было особенно неприятно, поскольку тратить на эти работы приходилось свое свободное время, и без того мизерное, или отнимать время от сна.
Дэвид воспринимал происходящее относительно спокойно, но он мог представить, какие душевные муки испытывали хеллаэнцы, природная гордость которых попиралась самым нещадным образом. Такие слова, как «терпение», «смирение» и «послушание», в аристократической среде Темных Земель носили почти исключительно отрицательные коннотации. Из–за общественных работ и наказаний, налагаемых по малейшему поводу, из Обители в течение первого полугодия ушло еще около двадцати человек.
Группа стремительно сокращалась, а наблюдая за теми, кто поступил раньше, Дэвид приходил к мысли, что будет здорово, если к пятому курсу их останется больше десятка. В конце первого полугодия, мужественно вытерпев все и уже готовясь к формальному посвящению в члены Обители, ушли еще четверо. До посвящения они могли это сделать без опасений за свою жизнь.
Несмотря на тотальное отсутствие свободного времени, во время первого полугодия ученики успели перезнакомиться и более–менее друг друга узнать. Хотя долгие разговоры за жизнь запрещались Уставом монастыря, реплик и коротких диалогов за шесть месяцев накопилось достаточно, чтобы понять, кто находится рядом с тобой. Примерно треть оставшихся происходила из аристократических семей метрополии — за редкими исключениями, семей бедных, неблагополучных или уже вовсе несуществующих — хотя, впрочем, они еще имели шанс возродиться в том случае, если последний представитель семьи останется в живых к концу обучения в Обители и успешно сдаст выпускной экзамен. Треть — из горожан, еще треть — из иммигрантов, которые либо изначально имели высокий Дар, либо, подобно Дэвиду, сумели, попав в метрополию, каким–то образом перевести свои природные способности на качественно новый уровень. В отличие от Академии, здесь не было неформального деления учащихся на «золотую молодежь», середнячков–горожан и презренных чужаков, жаждущих подобрать хотя бы крохи тех даров, которые сыпятся на избранных из чудесного рога изобилия. В Обители все были равны, чему способствовали как условия приема (тех, чей Дар был ниже определенного уровня, заворачивали сразу), так и жесткий режим, оставлявший ученикам очень мало времени для общения друг с другом и, следовательно, мало времени для выяснения собственной внутренней иерархии.
Нельзя сказать, что Дэвид и Эдвин сдружились за этот период — уж слишком разными они были, да и общались друг с другом не чаще, чем с остальными учениками, но они имели знакомство еще до того, как попали в Обитель, и это как будто бы создавало некие узы между ними, выделяло каждого из них для другого из нескольких десятков человек, с которыми они перезнакомились в монастыре. По молчаливому соглашению о совместной учебе в Академии они никому не рассказывали — учитывая параноидальный настрой мастеров, жаждущих сохранить тайны Обители нераскрытыми для внешнего мира, их знакомство могло привлечь к себе ненужное внимание, а этого не желал ни один, ни другой.
Немного зная Эдвина, Дэвид полагал, что тот рано или поздно покинет Обитель — уйдет сам или, пойдя на конфликт с мастерами, будет убит или изгнан. Но ничего подобного не произошло. Сначала Эдвин, как и остальные хеллаэнцы, воспринимал необходимость подчиняться кому–либо и унизительные «общественные работы» как оскорбление, но затем он как будто смирился. Он спокойно выполнял чужие приказы и без возражений делал работу, которую в Хеллаэне пристало делать только рабам. Дэвида эта перемена удивляла. Эдвин не был показушно горд и чванлив, как Кантор, но у него был внутренний стержень, некое врожденное достоинство, совершенная внутренняя уверенность — короче говоря, он обладал тем, что называют словом «гордость» и что в Хеллаэне ценят как самое положительное качество, которым только способно обладать смертное или бессмертное существо — так вот, зная все это, Дэвид был удивлен переменам в молодом кен Гержете, ибо прежде землянин полагал, что если Эдвина и возможно сломать, то уж согнуть — нельзя. К слову сказать, схожая перемена на протяжении первого полугодия произошла и с остальными аристократами, оставшимися в Обители — те, кто так и не приспособился к новым условиям, в конце концов покинули монастырь, оставшиеся же — изменились. Дэвиду хотелось спросить об этом Эдвина прямо, но он опасался оскорбить хеллаэнца, кроме того, возможность спокойно поговорить в первые полгода выпадала им крайне редко. Наконец случилось так, что в промежутке между занятиями образовался небольшой пробел — они закончили обучение у одного мастера и направились к другому, но последний еще вел занятия с предыдущей группой. Ждать нужно было минут двадцать; слово за слово, и в конце концов Дэвид увидел возможность задать интересовавший его вопрос.
