– Но если ты серьезно это говоришь, то почему бы тебе не?..
– Мне ужасно жаль, Вик, честное слово, жаль. Наверное, надо было сразу тебе сказать, но я не знала, как ты среагируешь, а мне не хотелось тебя расстраивать, потому что уйма людей и впрямь немного расстраиваются.
На лице у нее возникло несчастное выражение – он ни за что бы не поверил, что это притворство.
– Понимаешь, я как бы сговорена. Мы живем втроем: я, Брайан и Том, и у нас почти настоящая семья, и я просто не хожу налево, разве что… ну, сам понимаешь… случайность. Я ведь была далеко от дома, копалась в дурацких старых приходских записях. Ну что я тут могу сказать? Было бы очень мило, если бы ты заскочил поздороваться, когда будешь в Бристоле, но ни на что большее не надейся. Это ведь не слишком прямолинейно?
Прошлое мертвенной хваткой сжало мозг Виктора. Всмотревшись в фон за обеспокоенным лицом Карен, он различил две фигуры, после ее требований заткнуться застывшие как на фотографии. Как на размытой, старой фотографии, но общий смысл они передавали верно: двое мужчин, один бледный, другой темный, оба голые по пояс, на плечах у темного – размытая светлая полоса. Иными – недвусмысленными, мучительно болезненными – словами, два парня Карен сидят на чем-то низком, вероятно, на раскладном диване, и один обнимает другого.
И этот «другой» – она только что сама сказала – африканец.
На втором этаже открылась дверь ванной. Механически он выключил телефон и механически от него отошел. Ярость мешала ему сосредоточиться, не давала связно думать. В дверях появилась в купальном махровом халате Мэри и попросила набрать ей коктейль в робобаре.
Он раздраженно подчинился, сознавая, что ни в коем случае не должен дать воли гневу, и тем не менее никак не мог придать лицу веселое выражение. Мэри – что было неизбежно – спросила:
– Кому ты звонил?
– В Бристоль, – ответил Виктор, более или менее избегая лжи. – Я читал про строительство там жилых домов и подумал, может, стоит продать землю здесь и переехать куда-нибудь, где поменьше народу.
– И что они сказали?
– Безнадежно.
Мэри попробовала свой коктейль, нахмурилась. Она теперь часто хмурилась, и от этого на когда-то хорошенькое лицо легла сеть старческих морщин. Виктор отметил этот факт и отстраненно удивился, как один короткий звонок изменил реакцию, какую он вызвал бы у него всего час назад.
А потом, пьяный воспоминаниями о Карин, стал думать: «Найди я пару-тройку молоденьких, я мог бы уйти от нее, погулять вволю, пока у меня еще есть потребность… »
Для молодых современного мира подобные мысли в его возрасте показались бы нелепыми, но он так и не приспособился к современному миру. И теперь со смирением признал, что никогда не приспособится. «Отпраздновать свой двадцать первый» – привилегия, которую украло у него время.
– Какая гадость, – сказала Мэри. – Ты уверен, что правильно набрал комбинацию?
– Что? А, черт подери! Конечно, уверен! Из робобара уже несколько дней идет сплошная гадость, и до выходных никто не сможет прийти его починить.
– Вот и говори после этого о прогрессе! – Мэри помрачнела. – Наш старший бой в Лагосе скорее бы умер, чем так испортил коктейль.
Она все равно, пусть и морщась, допила остаток и отставила стакан.
– Пойду оденусь, – сказала она. – К скольким нас ждут Харрингэмы? К двенадцати или к половине первого?
– К двенадцати, – ответил Виктор. – Лучше поторопись.
Когда она ушла, он смешал коктейль и себе – вручную – и встал с ним у окна во всю стену, откуда были видны наползающие орды безликих домов. Мысли мелькали у него в голове точно череда проекционных слайдов, которые перемешали так, что они утратили связный порядок.
«На этом треклятом острове более ста миллионов человек, а черным позволяют приезжать и уезжать, когда вздумается.
Она выглядела такой милой девушкой, и вдруг, оказывается, она…
Чертов робобар стоил целое состояние, а работает кое-как. То и дело приходится посылать его к ремонтникам, а те неделями заставляют тебя ждать. Дома этим занимались слуги, и если один из них работал кое-как, всегда можно было нанять и выдрессировать другого.
Испорченные, одержимые сексом извращенцы, ничем не лучше черных свиней, в которых мы пытались вбить культуру и разум!
Но как сказать это Карен, как заставить ее понять? Как объяснить ей, как показать простор и подлинную праздность, с которыми мне пришлось распрощаться? Мэри понимает, она из того же теста. Если не что иное, у нас хотя бы обиды общие».
А это означает, тупо осознал он, что его мимолетной мечте оставить жену и, пока еще у него не вышли все силы, удариться на несколько лет в разгул никогда не суждено сбыться. Его брак с Мэри выдержал, прочие – с девушками, родившимися в Англии, – распались. И с ней тоже было так: она тоже была раньше замужем за человеком, который не понимал. Их семейным ссорам не нужно искать ни объяснений, ни извинений: она испытывала то же гнетущее разочарование, что и он.
Кое-кто, вернувшись домой после того, как их согнали с насиженных мест, отобрал хорошо оплачиваемые посты в Африке или Азии, приспособился, согласился на много худшие на родине и снова пробился наверх. Он пытался снова и снова, но это просто не для него: рано или поздно наступал кризис, он выходил из себя, затем следовала жалоба, собеседование у руководства, и… Бедным он не был, на жизнь им хватало. Но в этой жизни не было смысла и почти никаких занятий.
Он захотел повернуть время вспять и не смог.
Но хотя бы им с Мэри не разрешили завести детей – отведенный ему максимум в числе трех он использовал в своем втором браке, и двум сыновьям и дочери теперь за двадцать, а значит, они, возможно, чудом избежали полного воздействия гнили, которая развратила Карен.
А если нет…
Но лучше этого не знать. Если он не может получить от жизни того, чего единственно хочет – вернуться в колониальное общество, в котором его воспитали, – он предпочел бы, чтобы мир отвернулся от него и оставил хандрить без помех.
РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ (21)
ПОСПЕШНОСТЬ
Вдоль стены громадного, размером с тронный зал офиса расположились: ДжТ Бакфаст с лицом как грозовая туча, скелетоподобный доктор Рафаэль Корнинг от Государства, Гамилькар Уотерфорд и Э. Проспер Рэнкин.
Перед ними сидят, придвинув стулья друг к другу – точь-в-точь подсудимые, которым отказали как предоставить адвоката, так и предъявить обвинение, – Норман Хаус и Рекс Фостер-Стерн.
– Просочилось, – сказала Старушка ДжТ, и трое на флангах кивнули разом, точно персонажи мультика.
«Виктория?»
Это имя пронеслось в голове Нормана как метеор, и хотя он затоптал его след – «черт, черт, это невозможно!», – оно все же оставило по себе выжженную полосу.
