Молчун вскочил и заходил по кухне.
– Я не знаю, Рон, – спокойно ответил Хайенке. – И не ори на меня. Чтобы ты понял, что к чему, они и зовут тебя на встречу. Они хотят сотрудничать.
– А ты уверен, что эти люди на самом деле те, за кого себя выдают? Или хотя бы не те, за кем мы охотимся?
– Нет, не уверен, – отрицательно покачал головой бывший эксперт.
– Во-от! – Молчун воздел палец вверх. – Вот мы и добрались до истины!
Внезапно он сел на стул и стиснул ладонями виски.
– Что, Рон?! Что случилось? – Хайенке засуетился.
– Да что-то болит голова в последнее время всё больше и больше.
– Импланты?
– Не знаю, но боли порой дикие, – Молчун посмотрел на своего боевого товарища дока Уильяма Хайенке из-под полуприкрытых век. – Сейчас пройдёт.
Ближе к вечеру Хайенке вернулся к разговору о легионерах.
– Я тут подумал, тут вот какое дело, Рон. Они знают обо всех наших ходах, следят за каждым нашим шагом. И потом, тот парень, что общался со мной, ведь это он помог тебе выбраться из управления. Ну, подумай, зачем врагу играть с нами так долго? Для чего? Враг не стал бы играть с нами, вспомни, что с нами было на Кассандре. Нас едва не растоптали, преследовали, мы едва выжили. А потом тот штабист, на которого они вышли, это ведь он нас сдал. Мы ведь им как кость в горле…
– Были, – вздохнул Молчун. – Были как кость в горле, Уилл. Теперь нам и опереться не на кого. Меня начали пасти почти сразу по прибытии сюда, ровно тогда, когда убили генерала Бородина! Они вытряхнули из него всё, что он знал, и вот они здесь. Вот почему нам не удавалось ничего найти до этого, все шесть лет мы просто тыкались по тёмным углам как слепые щенки. Знаешь, кто вытащил меня из Мусорного? Отдел Планирования Экономики. Эти мрази спонсируют мятежников на Кубе, поставляют оружие на Арабеску. Не удивлюсь, что и здесь они подсуетились, хотели вырастить из девчонки хорошего мнемоника и им понадобился опытный инструктор. Для чего? Они все здесь, Уилл, и профессор Лиман, и полковник Ингерман, который сдавал наших парней. И здесь же «Коричневая плесень»! А помочь нам некому. Некому прикрыть наши спины, мы одни против всех.
– Но мы живы, Рон! Живы и продолжаем делать своё дело. И если больше не можем доверять собственному командованию, бывшим сослуживцам, давай доверимся новым друзьям. Хотя бы поговори с ними.
– Давай спать, Уилл, – Молчун ничего не ответил Хайенке. – Утро вечера мудренее.
Глава 50
Когда Уильям Хайенке уснул, Молчун продолжал лежать в своей кровати и смотреть в потолок. Слабая ночная подсветка позволяла разглядеть размазанный рисунок, будто нарисованный ребёнком-неумёхой. Крупные цветы, с непропорционально большими бутонами и маленькими листьями, бабочки с разного размера крыльями, облака, расплывающиеся по краям.
Он лежал и вспоминал всё, что с ним произошло в последние десять лет. Именно этот отрезок времени оказался в его жизни самым насыщенным, самым ярким, самым, самым, самым.
Их последнее задание, когда пришлось буквально вырываться из-под дружественного огня, из-под бомбёжки, невесть как начавшейся, ведь это они должны были координировать её.
Тогда они уходили поодиночке, каждый сам по себе. Впервые за их совместную службу. Молчуну тогда не повезло, он попал в плен. Его зажали, будто знали все его ходы, будто вели. Потом он убедился в своих подозрениях, его взяли по наводке своих же собственных чипов, вшитых в тело.
Остальным повезло больше. Или меньше, как посмотреть. Каждый пролил тогда немало крови, каждый из их группы едва живым вырвался из огненного кольца.
Их продали, сдали, пустили в расход, как использованный материал. Свои же.
Уильям Хайенке, что спал сейчас в соседней комнате, был в их группе штатным доктором, хотя с винтовкой и ножом управлялся не хуже, чем с инъектором и скальпелем. Когда-то, ещё до прихода Молчуна в группу, Уилл на одном задании «поймал» четыре разрывных пули. Ему повезло лишь, что пули прошли по краю его плоти. Хайенке привезли на базу, сдали на руки военврачам, и тогда один из докторов сказал – «Этот парень весь будто рваный, такое ощущение, что его покусали фаросские доги!» С тех пор Уильяма Хайенке стали звать не иначе как Вилли Рваный. А вынес его тогда из боя Фёдор Уваров, здоровяк, легко управляющийся с тяжёлым навесным пулемётом. А прозвище своё, Секатор, Федя получил за виртуозное владение двумя штурмовыми ножами.
Прикрытие обеспечивал весельчак Тони Два Пальца, в миру Антон Бенсон. Его излюбленным жестом был знак «виктории», который он показывал двумя растопыренными пальцами. Тони всегда хулиганил, он вечно нарывался, завязывал драки. И вытаскивать из передряг его приходилось Микаэлю Стоппани. Мик ведал взрывчаткой, в группе числился сапером, был на ты с любым видом статичной смерти, как он называл мины и фугасы. За всеядность друзья прозвали Мика Сыроедом, взрывник не гнушался и сырой змеёй, если не было иной еды, а приготовить не представлялось возможности.
Противоположностью двум друзьям-балагурам был Николас Брегг. Спокойный, порой даже чересчур, с неподвижными рыбьими глазами, вечно держащий в руке чётки с крестиком из слоновьей кости. Ника прозвали Скромняга, хотя вряд ли это соответствовало действительности. Ведь в рукопашном бою, когда дело доходило до ножа, с Ником мог потягаться лишь Федя Секатор, да и то сам утверждал, что Николас ему поддаётся.
Командиром их группы был Джим Ферро, низкорослый, сухощавый, жилистый боец, с нервно подёргивающейся левой бровью. За глаза в бригаде Джима звали Гадёныш – Ферро накоротке мог говорить с любым штабистом, не боясь получить взыскание. Ему завидовали за его живучесть и ненавидели за прямоту, открыто говоря об этом или плюя вслед, а он разбивал носы, невзирая на рост и комплекцию. Из всех диверсионных команд лишь команда Джима за всю службу не потеряла ни одного бойца. А потом, когда им придали ещё и Молчуна, когда многие из завистников не вернулись из своих вылазок, Ферро стали звать Везучий Гадёныш, но друзья по команде звали его Удачей. Джим и вправду приносил удачу, порой он по наитию выводил команду на объект или из окружения. И мало кто понимал, что Джим Ферро был сенситивом, человеком, порой предугадывающим события.
И он, Ронвальд Олива, механик, техник, мнемоник. Штатный «отмычка». И имя, и фамилию ему дали в приюте, потому как своё он не мог и вспомнить и выговорить после всех ужасов, которых он насмотрелся, говорить с людьми маленькому мальчику не хотелось. Какой-то смышлёный работник приюта и дал ему это имя – Ронвальд Олива. Рон Молчун. Ронни Немой. А потом его отправили в кадетский корпус для сирот, где стали понемногу приучать к военной жизни, стали готовить послушного бойца. Затем была имплантация, первые пробные диверсионные акции в составе таких же, как и он сам. И распределение.
В группе его сразу же прозвали Молчуном. Но беззлобно, по-дружески. Здесь он нашёл свою семью, своих братьев и теперь не представлял себе, если кто-то из них уйдёт, навсегда.
