Он выпрыгнул из кресла и метнулся на улицу. Девица миновала
дистрофичные яблони и, споткнувшись о поливочный шланг, пропахала носом
единственную никифоровскую грядку с укропом. Тут же вскочила, словно
подброшенная пружиной, покрутилась на месте и, изменив направление, нацелилась
вломиться в малиновые кусты.
— Тю-тю-тю! — закричал Никифоров, отрезая ей
путь. — Куда?!
Словно ракета, потерявшая управление, девица врезалась в
него и свалила на землю. Оказавшись на нем, она тотчас перестала орать и только
открывала и закрывала перекошенный рот.
— Мне везет, — сердито сказал Никифоров, пытаясь
оторвать ее от себя.
Девица не отделялась. Свет из окна падал на траву, в которую
они грохнулись, и свою новую соседку он видел отлично. У нее был прямой короткий
нос, на который, словно воду с руки, стряхнули веснушки, огромные дикие глаза и
пухлые — в самом деле! — губки, искаженные ужасом.
— Что? Что случилось? — недовольно прокряхтел он,
попытавшись приподняться вместе с ней.
Мерзавка тотчас воспользовалась моментом и обхватила его
руками и ногами, словно перепуганное дитя, после чего трогательно уткнулась
носом ему в шею и засопела. В этот момент рядом с ними материализовались два
здоровенных мужика в камуфляже. Один из них фыркнул, а второй сказал:
— Андрей Андреич, ваша дама так орет, что у народа
кровь стынет в жилах. Лучше бы вы пошли в спальню.
— Ладно, — произнес Никифоров, по достоинству
оценив их постельный юмор. — Можете быть свободны. Идите, идите себе.
Похохатывая, охранники ретировались, а Никифорову, наконец,
удалось вырваться из объятий новой соседки. Он затащил ее в дом, включил
верхний свет и развернул лицом к себе. На ней была совершенно нечеловеческая
пижама. В том смысле, что на людей такие не шьют, не должны шить. Из страшного
набивного ситчика времен СССР, с рукавами неодинаковой длины и топорно
обработанными швами.
— Где брали вещь? — спросил он, не удержавшись, и
пощупал материал.
Девица икнула и показала пальцем на дом, из окна которого
только что стартовала.
— Прив… Прив… — выдавила из себя она, вращая глазами.
Глаза оказались темно-зелеными, цвета старого подорожника.
— Привет, привет! — холодно отозвался Никифоров.
Он и вообще-то возражал против знакомства, а уж против знакомства, завязанного
подобным образом, и подавно. — Так что? Какого черта вы приперлись в
четвертом часу ночи?
— Привидение! — выпалила Полина и без спросу
повалилась на козетку, которую бывшая жена Никифорова проглядела при разделе
имущества. — Там, в саду, летает привидение!
— Дикое, но симпатичное? — насмешливо спросил он.
— Что?
— Оно, конечно, вздыхало и стонало?
— Н-нет, — покачала рыжей головой его новая
знакомая.
— Как говорил Карлсон, грош цена тому привидению,
которое не умеет как следует вздыхать и стонать. Что же в таком случае оно
делало?
— Висело в воздухе, — немедленно ответила
Полина. — И колыхалось.
Блестящий ум Никифорова, отточенный высшей математикой,
тотчас выдал приемлемую версию: девица специально устроила представление, чтобы
сойтись с ним поближе. Она видела его в окне, когда он упражнялся с гантелями,
и потеряла голову.
— Меня зовут Андрей Андреевич. А вас? —
поинтересовался он и вытянул губы трубочкой, как делал всегда, когда решал
трудную задачу.
У него было скуластое лицо с мощным лбом и куцей челкой,
похожей на примятую траву, вылезшую из-под снега. И колючие умные глаза,
оттененные короткими ресницами.
— Полина, — покорно ответила девица, теребя
пуговицу на своей марсианской пижаме.
— Где вы ее взяли, эту пижаму? — спросил
Никифоров, упорно не желая возвращаться к привидению.
— У нас у всех такие.
— Где это — «у нас»?
— В доме престарелых.
Никифоров отказывался верить, что девица все-таки — того,
поэтому уточнил:
— Вы что же, прямо смолоду туда вселились? Забили, так
сказать, место?
— Да нет, — встрепенулась она. — Я там работаю.
То есть работала. То есть… Я, конечно, куплю себе другую пижаму, когда накоплю
денег.
Естественно, она была не в себе, иначе никогда не ляпнула бы
ничего подобного. Никифоров хотел заметить, что в процессе накопления денег
лучше спать вообще без пижамы, но решил, что девица может истолковать эти слова
по-своему, и хмыкнул.
— Я проснулась, посмотрела в окно, а там… Там… — Она
задохнулась, не в силах вымолвить самое ужасное.
— Привидение, — помог ей Никифоров. — Висит и
молча колыхается.
Полина заподозрила, что он издевается, и, сдвинув брови,
сердито сказала:
— Вместо того, чтобы хохмить, сходили бы и посмотрели
сами.
— Я?! — искренне изумился Никифоров. — Зачем
это я пойду?
— А вы что, не мужчина?
Вероятно, у нее были дремучие убеждения, что мужчина — рыцарь,
защитник и все такое.
— Я мужчина, но не в том смысле, какой вы вкладываете в
это слово.
— То есть не пойдете?
— Нет.
— Тогда я останусь здесь, — твердо сказала рыжая
девица и взялась двумя руками за ручки козетки.
Никифоров заложил руки за спину, как он делал это, когда
читал лекции. Он чувствовал, что его снова втягивают в отношения, и соображал,
как этому помешать.
— Ладно, — сообщил он наконец. — Я провожу
вас до дому и погляжу, что там. Но после этого вы от меня отстанете, о'кей?
Обещайте, что не явитесь утром с букетиком маргариток и большой человеческой
благодарностью за помощь. Если у вас кончится сахар, не постучите в дверь с
пустой чашкой и заискивающей улыбочкой на лице. Когда у вас перегорит лампочка,
вы вызовете электрика, а не меня. Я доступно излагаю?
— Привидение, — вместо ответа коротко напомнила
Полина. — Вы можете пропустить самое интересное.
Никифоров молча повернулся, достал из ящика стола мощный
фонарь и первым вышел из дому.
— Где конкретно вы его видели? — спросил он, легко
перепрыгивая через незначительные препятствия. — С другой стороны дома?
— Да-да, в том саду, что отделяет наш участок от
следующего.
— Там высокие деревья, — заметил Никифоров. —
Сосны в том числе. Может быть, на ветке сидела большая птица?
— Оно было гораздо больше, чем птица, — не
согласилась Полина.
— Насколько больше?
— Оно такое, как вы. Только намного толще.
— Отлично! — саркастически пробормотал
Никифоров. — Метр девяносто рост и килограммов сто двадцать вес. Если оно
на меня навалится, вряд ли я выйду победителем из схватки.
