— Тебя, тебя. Конечно, тебя, дурак! Тебя и Полину, а не
тебя и таракана.
— Чего ты орешь? — оскорбился Костя. — Что
между нами может быть, когда она с тебя глаз не сводит. А ты как собака на
сене!
— Ни себе, ни людям! — подтвердил Никифоров и
тотчас ощутил, что воздух вдруг стал каким-то особенным — сладким, душистым,
прохладным. — Костя, ты чувствуешь, как дышится?
— Еще бы! На улице дождина такой. Всю дрянь прибил к
земле.
— Поля, наверное, промокла.
— Не думаю. Стоит где-нибудь в магазине, пережидает
самый ливень.
— Я выйду ей навстречу с зонтом, — придумал
Никифоров и немедленно вскочил. — Как ты считаешь, она уже скоро вернется?
Костя посмотрел на часы и проворчал:
— Я считаю, она должна была вернуться часа полтора
назад.
Оба они тут же замерли и уставились друг на друга. Мысль о
том, что с ней могло случиться что-нибудь ужасное, искрой проскочила между
ними. Они с топотом помчались в коридор, Никифоров схватил зонт и первым
выбежал из квартиры.
Полина лежала на траве возле песочницы в грязной луже, рядом
с ней толпилось несколько человек. Какой-то дяденька присел на корточки и взял
ее за руку, пытаясь понять, есть ли пульс. При виде ее безжизненного тела и
мокрых рыжих волос Никифоров так перепугался, что даже стал заикаться.
— Т-ты с-собери ее вещи, — попросил он Костю. —
А я тут сам…
Он невежливо оттолкнул дяденьку и поднял Полину на руки.
Скула была рассечена, с коленей и локтей содрана кожа, с ладоней капала кровь.
Кровь капала, и Никифоров понял, что Полина жива. И, прижав ее к себе,
почувствовал, как бьется сердце.
Костя собирал мелочи, высыпавшиеся из вывернутой наизнанку
Полининой сумочки.
Вещи валялись вокруг, словно детали раскуроченного
механизма.
Они принесли Полину домой, положили на кровать и завернули в
одеяло. Потом Никифоров позвонил Маргарите, у которой мама-пенсионерка некогда
была заслуженным врачом. Костя поехал за ней и привез ее через полчаса.
Маргарита тоже приехала, и Никифоров в первый раз в жизни увидел, как она
входит в квартиру и не улыбается.
— Что вы, словно на похоронах? — громко и сердито
спросила Маргаритина мама, выплывая из спальни. — Все с ней в порядке.
Кто-то ударил ее по лицу, она упала и потеряла сознание. Уже пришла в себя, так
что нечего тут разговаривать шепотом и ходить на цыпочках. Ей нужна моральная
поддержка, а не ваши скорбные физиономии.
Бунимович повез маму и Маргариту домой, а Никифоров вошел в
спальню и тут же увидел записку.
— Что это такое? — сердито спросил он и посмотрел
на залепленную пластырем Полину. — Что значит: «Уехала домой, спасибо за
все»? Ты что, уходила.., навсегда?
Полина собралась с силами и отвернулась к стене. Никифоров
засопел и разорвал бумажку на четыре части.
— Ну, знаешь! — сказал он. — Я от тебя такого
не ожидал!
Она ему не отвечала, и он немедленно стушевался, вспомнив,
как несправедливо с ней обошелся.
— Я знаю, что ты на меня сердишься.
— Совсем нет, — равнодушно ответила она, не
оборачиваясь.
— Я тебя подвел. Я обещал блеснуть интеллектом и
распутать преступление, но Шерлок Холмс из меня явно не получился.
— Перестань, — пробормотала она. — Ты был
вовсе не обязан со мной возиться. И сейчас не обязан. Можно позвонить тете
Мусе.
— Да? Чтобы приехал этот хрен садовый? — сердито
спросил Никифоров.
— Это Эдуард.., хрен? — не поверила Полина,
поворачиваясь к нему. — Чем же он тебе не приглянулся?
— Я просто так, — опомнился Никифоров, присел на
кровать и взял ее за руку. Рука тоже была залеплена пластырем. — Как ты
думаешь, это мог быть кто-нибудь из Дякиных? Ну, тот, кто на тебя напал?
— Это мог быть кто угодно, — ответила она, и
Никифоров увидел, что у нее до трещин высохли губы. — Черный плащ,
капюшон:.. Ничего не разберешь. Кроме того, он кинулся. А когда кто-то
кидается, толком не успеваешь сообразить, что нужно что-то еще запомнить.
— Жаль, уже поздно. А то бы я прокатился на Каширку.
Придется отложить до завтра. Костя останется с тобой, а я прямо с утречка
махну.
— А что там, на Каширке? — немедленно спросила
Полина, глядя на него поверх синяка на скуле.
— Городская квартира Дякиных. Надо еще адрес уточнить.
Мы недавно совместный договор составляли — о прокладке дороги в поселке, об
уличном освещении и все прочее. Так что надо выловить председателя
товарищества, он мне скажет.
— Главное — знать, куда позвонить, — усмехнулась
Полина.
— В большинстве случаев это так.
— А если это… Дякины? И они сейчас готовы на все? И ты
на них нарвешься?
— Мечтаю на них нарваться! — пробормотал
Никифоров.
— Но у тебя ничего нет: ни пистолета, ни кастета,
ничего!
— Голыми руками я тоже неплохо действую. Особенно когда
злюсь. А сейчас я жутко зол.
* * *
Наутро, когда уколы перестали действовать, и у Полины стало
все болеть, синеть и наливаться, Никифоров разозлился на Дякиных еще пуще, чем
вчера. Злым он вышел из дому и сел в машину, которая обрадовалась ему и
подмигнула, несмотря на то, что он бросил ее под дождем на всю ночь. Он поехал
на Каширку и пытался насвистывать по дороге, и никак не мог понять, почему у
него плохо получается. Не сразу сообразил, что так крепко сжимает зубы, что
даже воздуху через них не пробиться.
Ему пришлось долго плутать по дворам, покуда он не
определил, что дом близнецов Дякиных — вот он, прямо перед ним. Крайний
подъезд, первый этаж, далеко ходить не надо. Может, напрасно он не подготовился
более основательно? Вдруг Дякины и впрямь убийцы? Навалятся вдвоем, вот и вся
месть кота Леопольда!
Дверь открыла женщина в цветастом халате. Она была невысокая
и не то чтобы полная, но какая-то расплывчатая. Даже лицо ее было
неопределенной формы, и на нем метались испуганные глаза.
— Да? — спросила она и отступила так поспешно,
словно ожидала от Никифорова самого худшего.
— Я хотел бы поговорить с Николаем Леонидовичем, —
коротко объявил тот.
Отчего-то ему казалось, что Николай Леонидович главнее, чем
Иван Леонидович. Если близнецы во что-то замешаны, то ведущим в этой двойке
является именно Николай.
— А их нету, — испуганно ответила женщина и
отступила еще дальше.
— Как это — нету? — решил давить Никифоров. —
Куда же они делись?
— Уехали они, — поспешно сказала та. —
Подхватились и — фьюить!
— И когда это «фьюить» случилось?
