— Похоже, тебе палец в рот не клади, — усмехнулась Шаиста. — Ты смелое и упрямое создание, насколько я что‑то понимаю в людях, а опыт у меня немалый. Пожалуй, я действительно тебе помогу, но взамен ты должна пообещать мне одну вещь.
— Какую? — насторожилась Джун.
— Заставь Тревера вернуться к тебе. Черт его разорви, кто‑то же должен накинуть прочную узду на этого жеребца! Мне бы хотелось поглядеть, как это будет! И… скажи, он обо мне часто вспоминает?
Сейчас Джун ни за что бы не призналась в обратном. Шаиста заслуживала услышать то, что желает услышать.
— Часто. Иначе откуда я бы узнала о тебе, если не от него? Он до сих пор считает ваш разрыв своей ошибкой и говорит, что был к тебе несправедлив.
Шаиста некоторое время молчала.
— Даже если ты врешь, все равно спасибо, — наконец произнесла она. — В глубине души он хороший человек, только с ним нелегко приходится — такие люди любят свободу больше, чем самых лучших своих женщин. Это я не о себе. Я‑то как раз никогда не была образцом совершенства в семейных делах. Ну, а теперь рассказывай, кто ты такая, и что там у тебя за «вариант».
Джун говорила долго, но Шаиста не прерывала ее.
— Значит, он все‑таки добился богатства, — покачала она головой. — Он всегда этого хотел, но не принимал подачек из чужих рук. Для Тревера было важно взять, а не получить. Такой уж он по натуре. Он ведь из довольно бедной семьи, и ему очень хотелось иметь полное право сказать — вот, это мое, я сам всего добился, вырвал из глотки у судьбы, и попробуй кто‑нибудь отнять это у меня!.. Что, он по — прежнему лезет в драку из‑за любого пустяка?
— Похоже, он просто не может иначе, — согласилась Джун.
— Прекрасно. Так я и думала. Но к делу. Насчет Рауля тебе повезло — это действительно опытный пилот. Однако ты верно заметила — тебя едва ли пропустят в Олабар хоть с Раулем, хоть без него, если я не вмешаюсь. Подожди.
Шаиста около часа вела переговоры с какими‑то неизвестными Джун, но достаточно влиятельными людьми, нисколько не смущаясь тревожить их в такое позднее время суток — стояла глубокая ночь. Наконец она облегченно улыбнулась.
— Все складывается в нашу пользу, дорогая. До границ Чаши ты доберешься не позднее завтрашнего вечера. И вот еще что, возьмешь с собой моего друга Риго, он позаботится о твоей безопасности, хотя, конечно, ничего гарантировать в такой ситуации нельзя. Надеюсь, ты и сама это понимаешь. Риго далеко не красавец, но человек надежный. Ты вполне можешь положиться на него. А теперь ты можешь вернуться в тот сарай, где остановилась, или принять мое предложение — остаться здесь и как следует выспаться. Тебе это совсем не повредит, Джун Элизабет Берг.
Фрэнк услышал тихий сухой щелчок электронного замка и мгновенно подобрался в настороженном ожидании. Секунды шли, а ничего не происходило. Он медленно встал, проверяя, все ли с ним в порядке. Кажется, драка не привела к особенно серьезным последствиям. Во всяком случае, все кости точно остались целы, а о разбитом лице, превратившемся в жуткую кровавую маску, сейчас думать не следовало. Даже если придется наложить десяток — другой швов, это обычное дело. Не смертельно.
Фрэнк подошел к двери, стараясь ступать бесшумно и осторожно. Прислушался снова. Затем толкнул дверь, и она легко, беспрепятственно открылась. Значит, замок оказался испорчен. Или кто‑то решил помочь ему. Второе предложение было слишком невероятным, чтобы его принять. Сейчас он, Фрэнк, оказался среди врагов, безжалостных и умных, которых он явно недооценил. Никто из них не стал бы освобождать его, да еще тайно.
Он шагнул в полумрак коридора и понял, в чем дело. Что‑то случилось с электроникой Центра. Был отключен не только замок, ограничивавший его свободу, но и все остальное. Что ж, неплохо. Темнота будет на его стороне. Фрэнк в ней всегда неплохо ориентировался. Он двинулся по коридору мимо других боксов, удовлетворенно отметив, что даже сам не слышит собственных шагов. Знает ли Тревер о том, что произошло? Конечно. Не такой он осел, чтобы не заметить элементарного отключения электричества, если только не сам же его и вырубил.
«Фридрих… Фридрих!»
Фрэнк инстинктивно замер, прижавшись к стене. Проклятье. Кто‑то обнаружил его присутствие. Но почти в то же мгновение он понял, что скрываться бесполезно. Голос звучал у него в голове, и Фрэнк узнал его. Дайонка, которую привел Тревер. Одо. От нее не сбежишь. От дайонов вообще прятаться бессмысленно — они запросто «вычислят» тебя по импульсам мозга, а некоторые, особенно сильные телепаты, обладают еще и дальнозрением. Их можно только убить. Это ребенок, всего лишь восьмилетняя девочка. Он свернет ей шею проще, чем переломил бы сухую ветку, оказавшуюся в его руках. Фрэнк «спрятал» эту мысль поглубже, постаравшись думать о чем‑нибудь другом, чтобы не спугнуть приближавшуюся к нему дайонку. Чертов Тревер тоже наверняка ищет его и подослал девчонку — разобрался, значит, как можно использовать дайонов в качестве разведчиков!
«Фридрих, я тебе не враг. Если ты пойдешь со мной, я отведу тебя к брату моего деда. Он живет в Олабаре. Если я его порошу, он обязательно поможет тебе. Его зовут Чеон…»
Чеон? Одо — родственница Чеона? Из подобного оборота событий можно извлечь немалую выгоду. «С какой стати ты решила встать на мою сторону, Одо?»
До этого момента они общались хотя и при помощи мыслей, но вербализированных, облеченных в слова обыкновенной человеческой речи. Теперь же в ответ на вопрос Фрэнка на его сознание обрушился водопад образов, заставивший его сдавленно вскрикнуть и сжать руками виски.
— Прекрати, — яростно выкрикнул он, — ты не смеешь так со мной поступать, никто не давал тебе такого права!
Одо замолчала. На какое‑то время он перестал ее «слышать» и получил короткую передышку, позволившую ему немного опомниться. Он чувствовал себя в нокауте. Но тут Одо заговорила с ним снова. «Иди со мной, пожалуйста, Фридрих…»
— Не называй меня этим именем, тварь! — отчаянно заорал он, позабыв о всякой осторожности. — Я тебя ненавижу!
Вспышка ярости совершенно помутила его сознание. Фрэнк действительно ненавидел Одо… и таких, как она. Дети всегда вызывали у него раздражение, мгновенно переходящее в слепое бешенство, которое удавалось подавить лишь нечеловеческим усилием воли. Маленькие выродки. Точно такие же, какими были те, которые методично и самозабвенно травили его когда‑то. Безмозглые ублюдки, испытывавшие извращенное наслаждение, преследуя высокого худого мальчишку с чудовищным именем Фридрих и великолепным ай — кью. Им не было дела до его ай — кью. Зато все они знали, что он — урод, страдающий энурезом лунатик, которого его отец по ночам снимает с деревьев и карнизов. Его отец, впрочем, презирал своего отвратительного отпрыска ничуть не меньше, чем они, и считал его чем‑то вроде воплощенного проклятия. Мать разделяла это общее мнение.
Он никогда не желал иметь собственных детей. Сама мысль о том, что они могут появиться на свет, приводила Фрэнка в ужас, и он позаботился о том, чтобы исключить подобную возможность. Ибо увидеть себя самого — того, прежнего, — увидеть, как эта мерзость, безжалостно, зеркально точно воспроизводящая все его собственные физические уродства, растет у него на глазах, было бы просто невыносимо и означало неизбежное возвращение в кошмар. Джошуа совсем иное дело. Он повторял не его, а Тревера. Глядя на него, Фрэнк удивлялся тому, что его друг, оказывается, был когда‑то очень похож на «Фридриха». Не во внешнем смысле, то есть юный Тревер не выглядел непропорционально высоким и не страдал сомнамбулизмом, но тоже был тем еще заморышем, страшненьким, как смертный грех, да еще и слегка косоглазым, судя по точно копировавшему его развитие Джошуа. Наблюдая за своим созданием, Фрэнк старательно гнал от себя недопустимые, «запретные» мысли, избегая сравнений и способного последовать за ними провала в прошлое. Он срывался лишь иногда. Если, конечно, Джошуа сам давал ему для этого повод, например, проявляя недопустимое неповиновение или недостаточно быстро усваивая необходимую информацию, или если Фрэнку казалось, что тот смотрит на него без должного почтения. По счастью, способность к ускоренной регенерации тканей способствовала тому, что следы некоторых «воспитательных мер» затягивались на теле Джоша за несколько часов, так что Идис не успевала их заметить, а сам Джош молчал, не смея жаловаться — знал, что тогда ему придется еще хуже.
