Интересно, слов нет. Только почувствовал Алексей: не его. Угодил, сам того не желая, прямиком в чужую жизнь. Там все без него сложилось — и у Профессора, и у Жени с Хорстом Die Fahne Hoch. Что могли, рассказали, на вопросы ответили. А дальше? Поменьше Алёше гордости, побольше наглости, может, и не отступился, пошёл на приступ. Но не смог, даже не хотел особо. Привык Алексей Лебедев на себя смотреть со стороны. Вот и посмотрел: неважно одетый очкарик, ни друг, ни родич, в кармане — блоха на аркане, на входной билет в «Черчилль» не хватит. Зачем такой Жене, даже если Игоря-Хорста за скобки вывести? А Профессору? Разве что в качестве подопытного кролика.
По поводу же политики, переворотов, секретов государственных, и говорить нечего. Таких, как он, только в статистах держат. Год назад позвали в палатках мёрзнуть, сейчас в агитационные пикеты записывают, дабы господину Суржикову в парламентском кресле мягче сиделось. А чуть что даже не «спасибо» говорят, а «пшел вон!». Будет переворот, не будет, какая ему, Алексею Лебедеву разница? Экзамены отменят или декана в концлагерь отправят? Не беда, переживём.
Разве что в Десант записаться. Не возьмут — очками не вышел. Правда, Женю взяли…
Махнул Алёша на все рукой — и… И ничего. Все в жизни и так расписано. В шесть пятнадцать будильник, в восемь — первая пара, библиотека до шести вечера. А то, что после шести тоска подступает, не в первой.
Пару раз Варе на работу звонил. Один раз не поймал, потом дождался-таки, парой фраз перекинулся. Ничего особого не сказал — и ему не сказали. К тому слышимость никакая, коммутатор старый, чуть ли не довоенный.
Есть ещё, конечно, Интернет. Только зачем? Разве что в чат для судьбой обиженных записаться, к жилетке виртуальной поближе. Писем же Алёше никто не писал, зря только ящик зарегистрирован.
В общем, кисло было Алексею Лебедеву. И повадился он вечерами по улицам гулять. В центре, понятно, потому как чуть подальше враз без очков остаться можно. А на Сумской, где памятник Шевченко, красиво — и снег регулярно убирают. И на Пушкинской тоже, там свой памятник имеется — Ярославу Мудрому. Гуляй, витринами любуйся…
Шёл Алёша по Пушкинской, туда-сюда смотрел. Глядь — улочка в сторону уводит, небольшая, но приметная, вся старинными особняками застроена. Пройдёшь чуть дальше, там домик одноэтажный за литой чугунной оградой, в домике том — клуб «Черчилль»…
Вздохнул Алёша, отвернулся. И дальше двинул. Вот и следующая улица. Вместо особнячков — дома пятиэтажные, серые, эпохи первых пятилеток. И тут бывал. Если налево свернуть, метров через триста — институт, где художников готовят. В том институте Женя учится. Как и он сам, на четвёртом курсе.
Подумал Алексей — и повернул налево. Возле института, помнил он, кафе имеется, так отчего бы чашечку кофе не выпить? Тем паче там не только «Якобс» растворимый, но и настоящий варят, на песке, по-турецки.
Дверь дёрнул, зашёл, огляделся. Стойка, столики, за столиками — студенты, зашли после занятий взбодриться. Дым сигаретный, непонятная музычка, такую в паршивых клубах играют.
…Не в «Черчилле» понятно!
А в самом углу, за столиком дальним — Женя.
* * *
Алёша не поверил сперва, снял очки, протёр, на носу удобнее пристроил… Женя и есть, правда, очень грустная. И одна. Тому причин много найдётся, только все равно странно. Спряталась от всех подальше… Может, уйти? К чему навязываться?
Но тут Женя сама его узнала. Прищурилась, кивнула. Это можно и приглашениям считать. Взял Алёша чашку кофе по-турецки, рядом сел:
— Привет!
Разговорить собеседника не так сложно. Даже шпионом быть не надо, не велика премудрость. Прежде всего тема. Что человеку всего интереснее? Он сам, понятно. Значит, с этого и начать следует. Ещё лучше, если твоему визави выговориться охота. Только не спугни — и все секреты разом узнаешь. Сиди, кивай, поддакивай. За это и тебя после выслушают, чуткость проявят, любую «дезу» проглотят.
А говорят, будто у шпионов работа трудная!
* * *
— С отцом поссорилась… Знаешь, Алексей… Как тебя лучше называть, «Алексей» слишком уж…
— Как угодно. Только не с украинским акцентом.
— Ага. Цепочка ассоциаций? Я, знаешь, тоже. «Женей» меня отец… Профессор зовёт, мне самой это имя не очень. «Иван» в женском роде.
— Тогда… Можно просто «Ева». В честь… Как там её? Ева Коричневая? Которая фрау Шикльгрубер?
— Издеваешься? Между прочим, у отца есть знакомый призрак. Её зовут как-то похоже… Ты что, с ним сговорился?
— С призраком? Конечно.
— Не стоит, Алёша… Алёша — сойдёт? С призраками лучше не общаться, я это, увы, знаю. По собственному дурному опыту… Профессор… отец — странный человек. Другие только со стороны такие, пока ближе не познакомишься. А он — наоборот. Всю жизнь среди призраков блуждает, из-за этого и с мамой… Твои хоть нормально живут?
— Папа и мама? Не очень, если честно.
— Ага… Гнилая интеллигенция. Из-за этого я и в Десант вступила. Там все просто и понятно. Яйцеголовых всегда тянет к простоте и силе, правда? Когда настроение плохое, самоанализом занимаюсь. Мерзкое занятие, но иногда полезное. Меня отец за Третий Рейх регулярно шпыняет. Увлекаюсь нацистской музыкой, фильмы Рифеншталь смотрю. Тебе, кстати, нравятся?
— Фильмы? Не очень. Скука, если честно. Адольф Гитлер садится в самолёт. Адольф Гитлер смотрит в окно, на лице Адольфа Гитлера проступает забота о германском народе. Конец первой серии.
— Ты точно, Алёша, с Профессором сговорился. А мне нравится. Дело не в реальных наци, уроды они, тут и спорить нечего. Но им удалось создать Идеальный Мир. Песни, кинофильмы, чёрная форма, прожектора в ночном небе… Вселенная сильных красивых людей, мужчин и женщин. Чистая, отряхнувшая грязь и мерзость… А для отца мир — склеп с привидениями. Это тоже интересно, но жить там нельзя! Как он не понимает?
— А ты, Ева, не того? Не преувеличиваешь?
— Самую малость, Алёша. В склеп пока не забирались. Отец как-то сказал: «Все пути проложены. Осталась дорога в мир мёртвых».
Дорожка 18 — «Ой, у лиси на полянци»
Авторы музыки и слов неизвестны.
Исполняет группа «Орлы»
(3`56)
Боевая песня Украинской Повстанческой армии.
Набрал полную торбу тайн, с плеч валится. Дальше что? Потому и тайна, что простого ответа недостаточно, комментарий нужен. А если некому пояснить? Спросишь о смысле жизни, а в ответ: «Сорок два».
Проводил Алёша, Женю — Женю-Еву — до метро, запахнул шарф, сунул руки в карманы. Вечер, люди спешат, агитаторы про очередного спасителя отечества песню завели.
Куда теперь?
О новой встречи договариваться не стали, даже не телефонами не обменялись. Понял Алексей — не в нем, не ему Ева жаловалась. Нет, ему, конечно, но не Алексею Лебедеву, а случайному знакомцу. Выговорилась, домой поехала. Не к отцу — к матери. С Профессором явно разладилось.
