— …Если вы нарываетесь на ком-пли-мент, господин Кайгородов, то скажу сразу: не дождетесь. Дело не в вашей личной храбрости и не в храбрости господина Чернецова. Организация не терпит импровизации. То, что у вас, в Новочеркасске, происходит, трудно назвать даже импровизацией, это, господин Кайгородов, мышиная возня в горящем доме!
Костюмчик в мелкую полоску, солдатские сапоги на ногах… Я уже не удивлялся — форма у них такая. И вообще, тот, к кому меня провели сквозь три караула, оказался слишком уж ожидаемым, хрестоматийным. Знакомое по фотографиям скуластое лицо, короткая пегая бородка, отрывистая резкая речь. Разве что ростом не вышел — макушкой как раз мне до уха. А так Корнилов — как Корнилов. Хоть в кино снимай — в очередной версии «Хождения по мукам». Текст уж точно Алексей Толстой писал.
— Мои условия — вся полнота, вся мощь военной власти. Если вы зовете Добровольческую армию в Сальские степи, этот район должен перейти под полный наш контроль с назначением всей администрации и передачей финансовых и прочих ресурсов. Никаких есаулов Чернецовых и… земгусаров. Ваши солдаты и офицеры будут зачислены чинами в Добровольческую армию на общих условиях…
Захотелось курить. Я попытался вспомнить, курит ли этот фанат организации, поискал глазами пепельницу… Ладно, дотерплю! Но какого черта он приехал? Кого думал искусить своим «полным контролем»? У самого-то хорошо если два полка в Ростове. Не спешат поручики Голицыны с друзьями-корнетами под его знамена. И какие знамена? Если Донское правительство хотя бы выбирали, то у этого Ганнибала — самое настоящее незаконное вооруженное формирование. А сам он — беглый зэк с 58-й статьей за плечами. ГКЧП, понимаешь!
— Можете передать все слышанное слово в слово, господин Кайгородов. И это — мое последнее слово. За сим более не задерживаю…
Руки он подавать не собирался, а я не претендовал. Уже возле самых дверей не выдержал — оглянулся. Маленький человек в клетчатом костюме стоял на давно не метенном паркете, гордо вздев пегую бородку…
Спросить? Не статью, так мемуары напишу.
— Лавр Георгиевич! Одного не понимаю. Сейчас вам предлагают отступать на Кубань. Дело ваше, вам Богу рапорт отдавать. Но почему в Екатеринодар надо идти степью? Почему не сесть в поезд? Зачем вы отдаете большевикам железные дороги? В Батайске у Антонова-Овсеенко не армия — толпа рабочих-красногвардейцев, вы их без труда вышибите. Один полк прикрывает станцию, остальные уходят эшелонами — прямиком на Екатеринодар. Зачем устраивать… Ледяной поход? На хрена, извините, все эти подвиги?
Бородка дрогнула. Тяжелый взгляд ударил, толкнул к двери.
— Судите не выше сапога, господин… земгусар! И позвольте мне самому определять стратегию и тактику… Хивинский, проводите!
Хиви… Кто? На миг я забыл даже о Ледяном походе. Они что, моего Михаила Алаяровича сманили? Не отдам!..
— Прошу!..
Слава богу! Мордатый, с кошачьими усиками, в долгополой черкеске со сверкающими газырями, с кинжалом на расшитом бронзовыми бляхами поясе… Этот не из Зуавов, этот из цирка.
Может, просто ослышался?
* * *
Ольга Станиславовна Кленович ждала в пустой приемной у огромного подоконника, на котором бедовал замерзающий фикус. Увидел меня, резко повернулась, взглянула. В глазах — немой вопрос.
— Аллах акбар, мадемуазель! — вздохнул я. — Не лечится. Пойдемте лучше в «Арагви»!..
Благодаря ей я и попал в этот кабинет. Посланца «есаула» Чернецова пускать не собирались, но прапорщик Кленович настояла. Корнилов хорошо помнил ее по 1917-му, по Ударному полку. «Егорий» с «веткой» вручал лично — после страшных боев у Луцка.
…В сжатых пальцах — знакомый платочек, брат-близнец уже виденного. Белая ткань, маленькое красное пятнышко. Отвернуться я не успел. Пальцы дрогнули, платок исчез…
— Обменялись мнениями, — взял ее руку, постарался улыбнуться. — По крайней мере, совесть чиста.
— Вы… Вы не договорились?! Но… Николай Федорович! Николай… Это невозможно! Ты… Вы должны попытаться!..
Мы спускались по широкой лестнице мимо нелепых гипсовых ваз, доверху забитых окурками, и я прикидывал на «ты» мы с ней или на «вы», кто я для нее — «Николай» или очередной знакомый офицер с «ичем». Соратник по борьбе…
О чем-то ином не думалось. Успею еще! Выйду на улицу, взгляну на черную гору в сером небе, рассеченном квадратами и ромбами…
— Кайгородов! Кайгородов, стойте!..
Остановиться не успел — что-то шумное скатилось сверху, что-то крепкое вцепилось в локоть.
— Оленька, не пускайте его!..
Развернули, встряхнули, поставили по стойке «смирно»… На меня смотрел Чудо, то есть, конечно, Чуд Маниту.
— Кайгородов, не вздумайте убегать!
Сопротивление было совершенно бесполезно. Нагнали, схватили, пленили, обездвижили, сейчас начнут уставу учить. Или с лестницы спустят. Чуд Маниту — не из тех, кто шутит.
— И вам здравию желаю, ваше превосходительство, — покорно откликнулся я, даже не пытаясь вырваться. — Хоть кого-то в полной форме увидел! Специально для меня переодевались?
Иронизировал я зря — Чуд Маниту был чудо, как хорош. Генерал Марков — в «парадке», с Георгием, с Владимиром на шее, с серебряным аксельбантом, с академическим значком, погоны в золоте, бородка подстрижена… Йо!
Й-о-о-о-о-о!!!
Где Репин?!
— Фу, поймал! Кайгородов, я все знаю, с вами не захотели разговаривать, вас оскорбили, вас послали к черту, вы страшно обиделись… Но… Послушайте!..
* * *
— …Лавр Георгиевич — не сахар, я тоже не сахар, и вы на сахарин не похожи. Мы не в кондитерской, Кайгородов, мы на войне. Смерть имеет вкус дерьма, и когда ведешь полк на пулеметы, сам чувствуешь себя дерьмом. У нас такое ремесло, Кайгородов, и не пытайтесь изображать здесь смолянку, впервые открывшую Поль де Кока. Я попытаюсь вам объяснить… Черт, весь последний год только и делаю, что объясняю — комиссарам Керенского, гражданам «комитетчикам», всем этим, прости господи, столичным политикам… Когда человек болен, зовут врача — и доверяют ему, иначе настанет, извиняюсь, полный кирдык с духовым оркестром. Почему же во время войны не хотят довериться военным?! Лавр Георгиевич знает, что делать с дивизией в бою, и я знаю, у меня такая профессия. Вам что, рекомендательные письма нужны? Ну, вот Георгий, 4-я степень, может руками потрогать. Получил в 1915 году за бой под Творильней. У меня и Георгиевское оружие есть, хотите покажу? Кайгородов! Поймите сами и объясните вашим стратегам в Атаманском дворце: так не воюют. Нельзя просто составить план, бумажками сражения не выигрывают. Нужен командующий — и войско, которое он ведет. Если понадобится, черт возьми, то и на пулеметы. Иначе не победить, иначе вас закопают даже без духового оркестра — или вообще воронам выбросят. Войска у нас нет — и у вас нет. Если мы разделим те крохи, что наскребли, растопчут поодиночке, будь каждый из нас хоть самим Ланцелотом. Раздавят, плюнут — и дальше пойдут. Ваши казаки не хотят бросать Дон, понимаю, но объясните им, что нельзя разгромить врага, защищая кусок территории. Мы вернемся на Дон, обязательно, скоро! Мы и в Москву вернемся — но сейчас всем нужно быть вместе. Тогда еще остается шанс. Доверьтесь врачу, Кайгородов! Послушайтесь доктора, он добрый, он хороший… Хотите я вас буду «высокоблагородием» называть? Ну… Я у вас с Оленькой шафером на свадьбе буду, только соглашайтесь, не уходите в степь, сами сгинете, людей положите… Что вы так на меня смотрите, Кайгородов? Да, это я, генерал Марков, я со всеми ругаюсь, всем пытаюсь объяснить, говорят, у меня очень плохой характер…
