И пусть не обвиняет меня дед-Кибальчиш, будущий пулеметчик Частей особого назначения ВЧК, в злой измене. Не зажигал я все ящики с черными бомбами, с белыми снарядами да с желтыми патронами. Я не «контра» дед, не мальчиш Плохиш, не мальчиш Беляш. «Белых» нет, они погибли, они не дойдут до твоей Перепелицевки, не расстреляют друзей и родственников, тебе не придется идти в ЧОН. Что ты там забыл, дед? На хрена тебе коллективизация и ежовская камера? Здесь, возле узкой ленты Сала, воюют не «белые» и «красные», тут другое, совсем другое, мы прорыли новое русло, словно богатырь Сактакпай…
Пора было в насиженное кресло летающей «тарелки», дабы на стереоэкране наблюдать за победой, запивая кофием «Мокко» и зажевывая зрелище фисташками. За победой — или за поражением, как выйдет. Колонны Брундуляка разделились — заслон постарался. Главная рвется к Салу, прямо на окопы, на пушки Мионковского. Еще одна уклонилась на юг, к главному бою не успеет, bene, bene. А северную вывели прямо на конно-механизированную группу — на кевларовое пастбище, под удар свинцовых коней. Но орда, даже разделившись на ся, все еще сильна, больше двух наших «дивизий» в несколько раз. Африкан Петрович не поможет, он со своей 2-й Партизанской на севере, там Антонов и Сиверс, старые знакомые. Они поумнее красного донского «президента», наверняка уже поняли, всполошились, их надо придержать, не пустить. Богаевский обещал, ради этого даже отказался от марафона «Первым — в Новочеркасск», снял номер с майки. Или это я по наивности? Африкан Петрович дело знает. В интригах не искушен, боевой офицер, фронтовик, можно сказать, окопник… Кто бы сомневался?
Но это потом, потом… Сейчас пора в «тарелку», в удобное кресло, к стереоэкрану, к фисташкам. Твой звездный час, Филибер! Может, заварить не «мокко», а, скажем, «галапагос» или даже «таити»?
Завидуй, Гамадрила!
* * *
— По одной, господа офицеры, по одной. На после боя оставьте. Не зверствуйте!
На дне картонной коробки — знакомые папиросы с «ваткой» в мундштуке. Да-а-авненько не куривал «Salve»! «Дюшес», конечно, неплох но… Не тот класс езды на поросенке, не тот!
— В порядке чинов, с младшего…
С младшего — значит, сперва сотник Иловайский, затем есаул Згривец…
Щелк! Есть бензин! Щелк, щелк…
— Кайгородов! Третьим-то не прикуривайте, примета-с!
Щелк!
Сизый дым в синем небе. Солнышко, ветерок, желтые цветы среди густой травы… Благодать! Шумит, гремит и грохочет кругом? Пусть себе шумит, грохочет пусть. До черного еще далеко, несколько минут, может, целые полчаса. Мы их растянем, сделаем белое поле бесконечным, безначальным, оборудуем нашу Вечность, белую-белую — от затяжки к затяжке, от вопроса к ответу, от паузы между близкими разрывами к новому глотку тишины.
1-я Партизанская, 2-й полк Донских Зуавов. Первый батальон — ветеранский.
Бездельничаем. Сидим в траве. Ждем. Курим. Кому война, кому мать родна.
— Что вы, Николай! Хивинского наслушались? Это он злобствует — не взяли в полк, перевели, пардон, в слесаря. В самокатчики-с! Нет-с, не дождутся, я еще по Питеру пройдусь, продефелирую. По Невской перс-пек-ти-ве. Иловайский, подтвердите!..
Цветет есаул Згривец, расцветает. Китель новый, погоны новые, бакенбарды дыбом стоят, даже пачка «Salve» нашлась на дне полевой сумки. Где хандра? Никакой хандры! Вот только Иловайский почему-то не отвечает. Молчит, смотрит странно. Наконец, пожимает плечами.
— По Невскому-то пройдете… А отчего вы, Петр Николаевич, больше не ругаетесь? Николай Федорович, представляете!.. С того самого боя, с Морозовской…
— Я?! — в глазах огонь, в бакенбардах — шевеление. — Да вы, Иловайский — ябеда-с! Цукать вас некому! К тому же чистая неправда, клевета, я… Я… В раскудрить богородицу через… через… Это… Животворящий крест, в распупень… распупень… Ну, забыл, ну бывает!..
Белым-бело, светлым-светло. Нет черного в помине, оно далеко-далеко, в нескольких сотнях саженей, где работают батареи ветерана Шипки и Сыпингая Леопольда Феоктистовича Мионковского, где гибнет орда Брундуляка, самозванного донского хана. Нет нам до этого дела, мы в нашей маленькой белой Вечности, где так вкусны затяжки «Salve», а самая важная проблема — странная забывчивость великого фольклориста. Собственно, что за беда? Ну, забыл, ну, бывает.
— Петр Николаевич! — бывший портупей мнется, морщится, смотрит в сторону. — Сейчас, когда мы в атаку пойдем… Не лезьте вперед, пожалуйста. Я же не просто так прошу!..
— Да ну вас!
Згривец встает, потягивается, щелчком отправляет окурок в далекий полет над степью. Смеется.
— Я с Николаем пойду. С его высокоблагородием-с… Кайгородов, до сих пор не пойму, за что вас, штафирку, полковником сделали? Шучу, шучу, веселый я сегодня. Вы, Николай не только — тонняга, вы заговоренный, я давно заметил. Рядом с вами — хоть Камаринскую под пулями пляши-с. Правда?
Бросаю окурок, на миг закрываю глаза. Нет белого! Черным-черно.
— Правда…
Саша больше не кашляет, не пачкает кровью платки, Принц не погиб, вскочил с койки на следующее утро, в каждой атаке ко мне жмутся, стараются идти рядом, мои царапины заживают на глазах, даже йод не нужен. Заговоренный… «Защитка» в режиме «С» — нестойкая, ненадежная броня. Но я не Бог, даже не Гамадрила. Иловайский зря не скажет, и Михаил Алаярович не злобствует…
— Есаул! Петр Николаевич… В атаку пойдем рядом, с вами ничего не случится… Но… Может, на батарее побудете, у Мионковского? Только сегодня, а? Считайте, я вас временно заменил — властью Походного атамана. Согласны?
Спрашиваю, хоть и знаю ответ. Да чтобы он, боевой офицер, в Христа, в Параскеву пятницу, в еговину бабушку, в расчудить через колено, через семь гробов с присвистом да через сальский паром…
Нет, не скажет. Петр Николаевич Згривец больше не ругается.
* * *
— Отец Серафим! Крест… Зачем? Вы же меня Антихристом считаете?
— Не в вас дело, господин полковник, не в личности, не в душе даже. Вы — сейчас власть, коя от Бога, вы людей на смерть поведете, смотрят на вас, каждое слово ловят, каждый жест… Господин полковник… Сын мой! Неправ я был, вас осуждая. Простите старика! Кем бы вы ни были, откуда бы не пришли в наш мир — и над вами есть Христос. За вас, Николай Федорович, умер Он, ради Вас воскрес! Придите к Нему, отрекитесь от Врага…
— Но почему — Врага? Кем бы я ни был… Я здесь, чтобы…
— Вы говорили, помню. Помню — и верю. Вы пришли спасать… Но это и есть искус, страшная ловушка, спасая одних вопреки Небесной воле, вы губите иных. Ваша воля и сила могут лишь исказить Божий замысел, изуродовать Мир — но не спасти. Кем бы вы ни были — вы не Господь! Сейчас нет времени спорить, вам, сын мой, в бой идти, но подумайте, подумайте! Не от себя говорю, Николай Федорович, не от себя, поймите!.. Я буду молиться за вас, за вашу душу, за спасение ваше…
