Ага, вот и он! Владовский, не переставая насвистывать, нырнул под арку и оказался в полутьме. Так, теперь немного подождем…
Чьи-то крепкие руки сжали Матвея за плечи и втиснули лицом в шершавую, нестерпимо воняющую кошачьей мочой и плесенью штукатурку стены, в то время как другие, не менее крепкие, вырвали спасительную трость и быстро, но внимательно охлопали карманы. Только после этого Владовскому было разрешено обернуться, но плечи его не отпустили.
— О чем вы говорили с Бежецким? — Голос невидимого в темноте человека был негромким, но спорить с ним как-то не хотелось.
— С кем? — попытался было придуриваться Матвей, но от сильного удара в бок его всего пронзило болью.
“Ну вот — почку отбили! — пронеслось в оглушенном болью мозгу. — Теперь неделю буду кровью мочиться”.
— Хватит! — Голос звучал все так же негромко. — Я повторяю свой вопрос.
Владовский облизнул враз пересохшие губы и решил тянуть время:
— А, вы имеете в виду Александра Павловича! Ничего особенного. Я, с вашего позволения, милостивый государь, имел, как говорится, честь учиться вместе с господином Бежецким. Однокашники, если позволите…
Боль, вспыхнувшая в том же боку, была столь сильной, что из глаз, казалось, посыпались искры.
“Похоже, теперь ребро. Наверняка кастет. Больно-то как, господи! Вот бы сознание потерять, — морщась думал про себя Матвей, лихорадочно ища и не находя выхода из сложившейся, похоже очень скверной, ситуации. — Вот бы сознание потерять…”
Однако милосердное забытье никак не приходило.
— Зачем вы меня бьете, господа? — подпустив слезу в голос, заканючил Владовский, обвисая на руках и незаметно, на ощупь, через ткань пиджака нажимая кнопку лежащего в кармане напоминальника. — Я больной человек. Я ничего никому не сделал. Возьмите все мои деньги, а меня отпустите…
Матвей не рассчитал одного. Женский голос, раздавшийся из аппарата, оказался хорошо слышен даже через карман.
— Алло, алло! Матвей, это ты?… Едва различимые в полутьме арки тени быстро переглянулись:
— Он кого-то вызвал!
Со змеиным шипением клинок покинул свои ножны в трости и, сверкнув в луче падавшего с улицы света, вдруг стремительно укоротился. Матвей почувствовал еще один оглушающий взрыв боли, и спасительное забытье наконец унесло его в прекрасные блаженные дали…
Прибывшая через десять минут полиция обнаружила под аркой проходного двора только безжизненное тело известного репортера скандальной газеты “Петербургский пересмешник” Матвея Семеновича Владовского, плавающего в луже крови, сочащейся из пробитой насквозь груди. Клинок из валяющейся неподалеку трости с серебряной табличкой “М. С. Владовский. Журналист” был сломан пополам, видимо, от столкновения со стеной. Верная шпага, вынужденно предавшая своего хозяина, больше не пожелала служить никому другому.
В потайном кармане пиджака покойного репортера было обнаружено служебное удостоверение агента политического сыска…
* * *
Зал круглосуточного почтамта на углу Большой Пушкарской и Саблинской до боли напомнил Александру множество виденных им в своем мире. Те же довольно обшарпанные кон горки с дремлющими за ними “барышнями”, те же допотопные столы с монументальными чернильными приборами, закапанные въевшимися в некогда желтую поверхность разноцветными пятнами, тот же ряд абонементных ящиков, покрывавших чуть ли не всю глухую стену в глубине… Однако искомого ящика на этой ячеистой стене, увы, не отыскалось. Видавшие виды дверцы с облупившимся лаком заканчивались на цифре “560”, да и вряд ли замысловатый ключ, лежавший в кармане Александра, подошел бы к стандартным замочным скважинам, окантованным жестяными накладками. Где же ящик под номером “1178”?
Оставалось прибегнуть к помощи миловидных “барышень”, и Бежецкий направился было к ряду “аквариумов”, как одна из девушек, привстав, приветственно замахала ему рукой:
— Александр Павлович! Сейчас я вам открою!
Еще через минуту, грохоча связкой ключей, услужливая почтарша отпирала не замеченную Бежецким дверь в другой зал, уставленный уже рядами металлических, отсвечивающих в свете ламп дневного света темно-серым лаком многодверных шкафов, напоминающих скорее ячейки вокзальной камеры хранения или банковские сейфы, никогда не виденные Александром, но сразу же всплывшие в “чужой” памяти. Найти нужный ряд сразу было немыслимо, но выручила опять “барышня”, сразу устремившаяся куда-то влево от двери. Бежецкому ничего не оставалось, как, благодаря Бога за неожиданную помощь, поспешить за провожатой.
Та уже поджидала у искомой ячейки, удобно расположенной — третьей снизу в пятидверном ряду. Только сейчас. Александр разглядел, что ячейки и впрямь походили на банковские сейфы — отпирались они двумя ключами! Девушка уже вставила свой, видимо стандартный, ключ, и Бежецкий, уповая на удачу, осторожно впихнул в скважину свой. Поворачивать его не пришлось: дверца мягко щелкнула и приоткрылась на подпружиненных петлях.
— Не буду вам мешать, ваше сиятельство! — Почтарша лукаво улыбнулась и удалилась кокетливой походкой, покачивая бедрами.
“Неужели у Бежецкого и с этой что-то было? — удивился Александр, открывая ящик и запуская руку в его темное чрево, — Блин, даже имени ее не знаю! Тоже мне подготовка”.
В ящике оказалось немало бумаг, конечно же скопившихся за время отсутствия настоящего ротмистра.
Так, какие-то непонятные пакеты, стандартные на вид, похожие на банковские, — подождут, разнокалиберные и подписанные явно женскими почерками конвертики (ах ротмистр, ах проказник!) — в сторону — не читать же чужую амурную переписку в самом деле, вот этот толстый — уже интересно, этот — тоже, а вот и искомый — от Владовского!
А это еще что такое?
“Сашка, посылаю тебе кое-что интересное, что я нарыл здесь, в Хоревске. Проверь по нашим каналам, что это за штучки. Особенно интересует аббревиатура “СССР”. Владимир Б.”
Почерк знакомый, бекбулатовский. А где штемпель отправления? Так что же это получается?…
Из вскрытого плотного конверта выпал прозрачный пакетик с клочком побуревшей газеты и пара четких цветных фотографий какого-то шильдика с номером “00719” и сакраментальной надписью “Сделано в СССР”…
22
Нескончаемая анфилада пышно убранных, но совершенно безлюдных залов ослепляла своим блеском. Поражало воображение обилие зеркал. Оправленные в золото и в скромных рамах, крохотные, похожие на непременный атрибут дамской косметички, и огромные — от пола до потолка, зеркала казались единственными обитателями пустынного дворца. Отражая сами себя, зеркала увеличивали и без того огромные помещения, подсвеченные свисающими с потолка люстрами с хрустальными отражателями, что создавало иллюзию огромной причудливой призмы или прихотливо ограненного бриллианта в вычурной золотой оправе. Подобно неосторожному мезозойскому насекомому, застывшему в глубине куска янтаря, в центре этого гигантского кристалла чистой воды находилось инородное включение — человек.
