— Решили, — подсказал ненавязчиво Александр.
— Да, да, решили! — обрадовался Кирстенгартен, поправляя очки на хрящеватом носу. — Решили начать вскрытие кладки… Естественно, все меры безопасности были соблюдены!
Увлекшись, профессор запнулся о корневище, коварно спрятавшееся в снегу, и непременно оказался бы в сугробе, если бы внимательный слушатель не прервал его полет в самом начале, крепко ухватив за ворот куртки, оказавшейся на редкость прочной. Пока антрополог рассыпался в благодарностях, Александр не без труда отыскал в снегу катапультировавшиеся с его носа очки и водрузил на лысоватую макушку немца, предварительно отряхнув, огромный собачий малахай, по живописности лишь немного уступающий колоритному головному убору Тунгуса.
— И… — подбодрил он своего подопечного, когда водопад славословия в его адрес иссяк.
— И под ним обнаружился еще один слой — более древний!
— Мафсшка получается! — пробормотал себе под нос Бежецкий, но Леонард Фридрихович расслышал.
— Какое точное сравнение! — неожиданно восхитился он. — Именно матрешка! Я знаю этот русский кукл!.. Но не это самое главное! — перебил он сам себя. — Нижний слой оказался не просто оболочкой… Да посмотрите сами!..
Под грубыми плитами дикого камня, аккуратно снятыми и сложенными в сторонке, оказалась гладкая поверхность из белого, гладкого, напоминающего мрамор камня, испещренная глубоко вырезанными иероглифами, не искушенному в таких делах Бежецкому на первый взгляд показавшимися египетскими. Египтяне в Сибири? Откуда?
— Да где вы видите сходство? — возмутился лингвист Наливай при первых же словах Александра. — Ничего общего! Так называемое «туруханское письмо», восьмой-девятый века… От Рождества Христова, естественно…
Ох уж мне эти ученые…
— Прочесть-то их можно, профессор? — поинтересовался Бежецкий, терпеливо дождавшись конца излияний лингвиста, пересыпанных узкоспециальными терминами и пространными цитатами из трудов неизвестных светил. Задерживаться здесь чересчур долго ему вовсе не климатило, и вы сами понимаете почему. — Или, извиняюсь, глухо как в танке?
— Почему же нет? — фыркнул Наливай, которому польстило обращение «профессор». До профессора он пока не дорос в своей научной карьере и даже не мечтал об этом. — Одно из тюркских наречий… Правда, несколько непривычное написание…
— Ну хотя бы в общих чертах, — поощрил его начальник экспедиции.
— Зачем в общих? — снова взвился лингвист. — Я тут уже набросал пару вариантов предварительного перевода…
Он некоторое время рылся в бездонных карманах куртки (в мозгу Александра в эти мгновения бесстрастно щелкал метроном, отсчитывающий секунды пребывания в непосредственной близости от источника радиоактивного излучения), потом хлопнул себя по лбу и, сбегав к разложенным под соседним кедром на клеенке приборам, притащил рассыпающуюся кипу листков. Бумажки эти, мокрые от растаявшего снега, посыпанные хвоей, исписанные неудобочитаемым почерком и к тому же исчирканные вдоль и поперек, он тут же принялся совать прямо в нос собеседнику, предлагая ознакомиться с изяществом его умопостроений.
— Знаете… — Бежецкий отстранился, брезгливо отпихивая перевод пальцем. — Я, э-э-э… не специалист, поэтому давайте уж сами…
Наливай легко сдался. Видимо, его самого так и распирало поделиться с благодарным слушателем только что раскрытой тайной.
— В общем, если отбросить кое-какие неясности, здесь сказано… Вот дословно: «Будь проклят тот, кто откроет эти ворота, ибо выпускает на свет демона разрушения. Ждут его несчастья, катастрофы и мор…»
— Так и сказано?
— Точно так.
— Тогда давайте пока открывать ворота не будем, вернемся в лагерь и все там обсудим, — заключил Александр, беря низкорослого лингвиста за шуршащее оранжевое плечо и мягко увлекая его прочь от «ворот». — Заодно и покушаем: урядник Голинских знатную ушицу из моих хариусов обещал сварганить… Что, кстати, за камень, которым проем заложен? Мне показалось — мрамор…
Наливай пожал плечами:
— Не мрамор, конечно, без вариантов, но известняк-точно. Странно, никакого известняка поблизости не находили… Сплошные вулканические туфы, базальты и граниты.
— По местным картам или?..
— Или, — отрезал лингвист. — Я, каюсь, в этой области не слишком сведущ, но мы с Леонардом Фридриховичем посылали по сети запрос в Санкт-Петербург и нам подтвердили, что ближайшее месторождение известняка расположено в полутора тысячах верст отсюда…
* * *
— Вскрывать, и никаких гвоздей! — горячился Ага-фангел Феодосиевич, размахивая огромным кулачищем, словно упражнялся в рубке лозы. — Зачем мы, в конце концов, сюда перлись за тысячи верст? Флюктуации отмечать ваши, Михаил Абрамович? Или ваши, Леонид Тарасович, напряженности и пучности электромагнитных полей?..
— Так же, как и ваши, между прочим, господин Новоархангельский! — не удержался академик Мендельсон, вступаясь за Смоляченко, залившегося краской так, будто занятие этими самыми напряженностями и пучностями разных там полей было донельзя непристойным.
— Господин Николаев-Новоархангельский! — взвился физик-помор, задетый за живое. — Только так, и не иначе!..
Мнения о том, вскрывать ворота сразу или подождать результатов дополнительных исследований, разделились. Половина ученых твердо стояла «за», вторая — так же категорически придерживалась обратной точки зрения. Мнения «охраны и обслуги», не говоря уже о проводнике, естественно, не учитывались. Бежецкий же временно занял ложу арбитра, стараясь вникнуть в доводы обеих сторон.
Доводы, увы, строго делились на малопонятные и абсурдные, причем как первых, так и вторых было более чем достаточно и многие из них многократно уничтожали друг друга, будучи взаимно противоположными по сути.
— Поймите вы, голова садовая, — распалился тем временем академик Мендельсон. — Нельзя вот так, не проверив ничего, с ходу отбросив возникшее обстоятельство, лезть напролом. Тем более — наплевательски относиться к подобным предупреждениям…
— Да-да! — встрял Наливай, хотя сам он только что голосовал за немедленное вскрытие ворот.
— Видите? — Михаил Абрамович, обрадованный поддержкой, возвысил голос. — Такими предупреждениями не бросаются! Помните «проклятие фараона»?..
— Вы еще попа сюда позовите! — фыркнул Николаев-Новоархангельский, победно оглядываясь на своих сторонников, которые одобрительно зашумели. — Чтобы освятил плиту эту от греха… Или как там он у вас называется? Ребе?
— Раввин, — отрезал Мендельсон, тоже наливаясь краской. — Хотя к делу это не относится. Я не потусторонние моменты имел в виду, хотя, вскрывая дверь на тот свет, не учитывать их нельзя…
Теперь, уловив суть каламбура, засмеялись все собравшиеся, включая, к удивлению Бежецкого, казаков и главное — Тунгуса. Неужели бесхитростный таежный житель так быстро «обтесался» в интеллигентном обществе, что стал понимать игру слов?
