Он же поддержал Пшимановского, панически боявшегося лететь до места дирижаблем, заявив, что поездом ненамного дольше, комфорт же — несравним.
— Сегодня и завтра, господа, вы мои гости. Я вам покажу город, познакомлю со всеми достопримечательностями, — он игриво подмигнул друзьям, — которых тут немало. А потом лично провожу вас на вокзал.
* * *
За окном двухместного купе мягкого салон-вагона проплывал обычный весенний пейзаж, скромная, неброская красота которого только выигрывала от мелькающих на фоне березок и осин то вдалеке, то у самого полотна дороги типично немецких ферм, деревенек и небольших городков. Высокие крыши, крытые красной черепицей, остроконечные шпили кирх, миниатюрные садики. Европейская аккуратность и чистота, выгодно помноженные на русское раздолье…
Очень часто вдоль пути была проложена автотрасса, по которой вровень с поездом чинно катились яркие чистенькие автомобильчики, словно сошедшие со страниц книжек о заре эпохи двигателя внутреннего сгорания, до которых Владимир в детстве был большим охотником. Помнится, все шкафы и подоконники его комнат в родительской усадьбе под Касимовом были заставлены крохотными образчиками авто именно этой эпохи в масштабе 1:42…
— Да ничего особенного… — Войцех, со своим обычным унылым видом, оторвался от записей и выглянул в окно, не понимая, почему Бекбулатов так восхищается
видами, расстилающимися вокруг. — Совсем как в Германии… Конечно, я Западную имею в виду. Я ее чуть ли не всю исколесил: и Бранденбург, и Ганновер, и Саксонию с Баварией… У меня отец коммивояжером был и всегда брал меня с собой, когда случай представлялся. Я ив Австрии бывал, и в Датском Королевстве. В Швейцарию вот не удалось выбраться, но там, папаша говорил, и смотреть-то не на что — горцы они и есть горцы: девятнадцать кантонов, а самый большой поменьше будет, чем наше маленькое воеводство… Да и грабят там почище чем в Запорожье. Дети гор…
Владимир слушал брюзжание своего спутника вполуха, не отрываясь от окна. К манере Пшимановского воспринимать прелести мира он привык еще в Москве, вернее, в Речи Посполитой Московской, когда несколько дней в ожидании нужного рейса им пришлось обитать на территории гостеприимной миссии Иностранного легиона, а уж после приснопамятного «приземления» в Сечи — и подавно… Но парень был добродушен и неглуп, а без подобного Санчо Пансы в приключении, подобном тому, которое переживал в данный момент Бекбулатов, никак невозможно. В одиночестве, да в незнакомой стране… Что там стране — мире… Увольте!
— Не желаете ли в картишки перекинуться, господин историк? По маленькой…
— С вами, господин шулер? — изумился Войцех, возмущенно глядя на Владимира поверх очков, которыми взамен утерянных при «эвакуации» с «Александра Ягеллончика» наконец обзавелся в Лебербурге-на-Волге. — Да ни в жисть!.. Корветтен-капитана со всеми его офицерами раздели чуть не до исподнего. Пся крев!
— Ну, допустим, не совсем до исподнего… Напомню вам, господин моралист, что мне удалось уберечь упомянутого бравого морского… Нет, не морского, а речного… речного волка от постыдного должностного преступления, светившего ему ни больше ни меньше чем несколькими годами каторги, если не круче. Кстати, для справки: шулером обзывать не менее бравого, пусть и сухопутного, офицера впредь может оказаться небезопасным для здоровья. Как морального, так и физического…
— Прошу прощения, Владимир, я не хотел вас обидеть.
— Не переживайте, Войцех, это чисто риторическое замечание… Ну кто же, скажите на милость, виноват, если я играю в карты объективно лучше этих речных волков? — Бекбулатов хмыкнул, вспомнив манеру игры своего спутника. — К тому же вы меня совершеннейшим образом уравновешивали…
Пшимановский был непреклонен, тем более что общая казна пребывала на сохранении у штаб-ротмистра.
— Ну если не хотите сыграть по маленькой, тогда, может быть, не откажетесь по маленькой принять?
Это предложение Пшимановский просто не мог отклонить, особенно после вынужденного воздержания в сплошь населенных трезвенниками мусульманских владениях. Поляк с готовностью отложил рукопись, использовав вместо закладки свои новенькие очки, и с удовольствием потер руки.
— А вот от этого не откажусь, господин искуситель, не откажусь!..
Вагон австрийского типа — каждое изолированное купе имело отдельный выход на узенькую крытую галерею, а не в коридор, постукивая и покачиваясь, неторопливо катился по рельсам в глубь того, что в мире Владимира было Россией…
* * *
Утро выдалось ясным и светлым, хотя и довольно холодным. Звонкий цокот лошадиных копыт разносился вокруг, дробным эхом отражаясь от стволов березок, выстроившихся вдоль дороги, будто на параде. Даже неопрятные сугробы серого весеннего снега, кое-где сползавшие к самой дороге, общей картины ухоженности и порядка не портили, а сам лес напоминал аккуратный ландшафтный парк, разбитый изощренным дизайнером с потугой на модную дикость.
Заключительную часть маршрута, то есть четыре с лишним десятка километров отличной, вымощенной брусчаткой дороги от столицы епископства Ландсгерхеим до цели путешествия, городка Блаукифер, Бекбулатову и его спутнику пришлось проделать верхом на отличных драгунских лошадях из гвардейских конюшен. Оба они и полковник Фердинанд фон Ротенберг, дядюшка корветтен-капитана Моргенау, как тот и обещал, радушно, если не сказать больше, встретивший друзей своего племянника, скакали во главе небольшого отряда. Отряд состоял из двух десятков кавалеристов епископской гвардии, взятых с собой старым воякой на всякий случай, а если говорить честно — для пущей важности, потому что все любители посягнуть на чужую собственность, а не то что на жизнь, истреблялись с тевтонской педантичностью даже здесь, в пограничных землях, о чем свидетельствовали редкие, порядком обклеванные воронами трупы неудачливых разбойников, изредка болтавшиеся на придорожных деревьях.
Изрядно выпивший вчера на дружеской пирушке в честь друзей своего племянника пожилой и грузный фон Роттенберг в седле своего першерона сегодня тем не менее сидел как влитой, то и дело иронически поглядывая на поляка, мешком култыхавшегося то вправо, то влево, и одобрительно — на Бекбулатова.
— Согласитесь, господин штаб-ротмистр. — (Владимир не счел нужным особенно скрывать свою гвардейскую выправку и навыки кавалерийского офицера от седовласого полковника, распознавшего в нем бывалого наездника с самого начала). — Ваш спутник к кавалерии имеет самое слабое отношение!
— Неудивительно, господин полковник, — ответил экс-гусар, не без удовольствия горяча шенкелями своего вороного коня по имени Зигфрид. — Войцех до знакомства со мной имел сугубо мирную профессию… историка, ваше превосходительство, — добавил он, бросив взгляд на гражданскую до мозга костей фигуру друга и решив если и покривить душой, то самую малость.
— О-о-о! Господин Пшимановский историк! Надеюсь, ваше посещение Ландсгерхейма получит на страницах его летописи не самое негативное описание? Ха-ха-ха…
Бекбулатов вспомнил вчерашнее «мероприятие», последовавшее за теплой встречей, и с сомнением покрутил головой: вряд ли Войцеху запомнилось что-нибудь связное из вчерашнего буйного веселья. Скорее, вспомнится хмурое утро и изматывающая неумелое тело скачка… Да и у него самого изрядно трещала голова с непривычки: уж больно забористым оказался крепкий полковничий апфельвассер (яблочная водка) под доброе темное пиво местного производства. Разнообразная закуска их совокупному действию ничуть не помешала… Фон Ротенберг же выглядел как огурчик, вернее, по причине ярко-красной, видимо от рождения, физиономии — как помидорчик. Надо думать, подобные возлияния бывалому кавалеристу были привычны. Вот и сейчас он булькал «из горла» чем-то явно горячительным, наполняющим его флягу.
