— Слушайте, граф! — встрепенулся наконец Владимир. — Разговоры, конечно, разговорами… Вы выбрали жизнь отшельника, что я, кстати, целиком и полностью одобряю и немного вам завидую, но я, как бы это выразиться, отсутствовал на родине почти год… Боюсь оказаться неблагодарным гостем, но мне необходимо в Санкт-Петербург!
Петр Андреевич неторопливо нацедил в крохотные хрустальные с золотом рюмочки рубиновую тягучую жидкость и проговорил:
— Я, знаете ли, не советовал бы вам, Владимир До-влатович, торопиться с возвращением… Петербург нынче не тот, сударь. После покушения на государя императора…
23
Ладыженский оттолкнул от себя план Санкт-Петербурга, размалеванный разноцветными карандашами, словно детская книжка-раскраска, и поскреб в затылке.
— Ну… Я не знаю. По-моему можно рискнуть…
— Почему это рискнуть? — вскинулся лейб-драгунский ротмистр Щербатов, однополчанин Кирилла. — Какой здесь риск, господа? Да мы одним ударом свернем рыжему выскочке шею!
— Я тоже «за», — пробасил штаб-ротмистр Новосильцев. — Чего турусы на колесах разводить? Один раз живем…
— Погодите, погодите, — остановил всех худощавый и изящный граф Никита Романович Толстой, полковник и командир третьего батальона Измайловского полка, поправляя на переносице свои аккуратные очки в металлической оправе, делавшие его похожим на школьного учителя. — Мы же не можем на сегодня заручиться поддержкой ни одного из гвардейских полков, не говоря уже об армейских. Вот вы, Александр Павлович, сможете, к примеру, вывести из казарм своих «царицыных улан» с полной выкладкой и на боевой технике?
— Нет, — безмятежно ответил Бежецкий и улыбнулся. — Не смогу.
— Вот видите? — указал на него Толстой. — О чем же можно говорить, когда даже князь Бежецкий не может гарантировать поддержки своего полка?
Александр снова улыбнулся.
— Я не могу вывести свой полк на улицы, — он сделал паузу, — потому, что не считаю для себя возможным приказывать своим подчиненным в таком деле, в котором решающим фактором является честь и совесть отдельного человека. Но могу гарантировать, что мой полк не поднимет оружия против нас, если… подчеркиваю — если, мы, здесь сидящие, и наши сторонники решимся выступить против узурпатора. Я думаю… — В комнате поднялся ропот, и Бежецкий вынужден был повысить голос. — Я думаю, что мои однополчане, находящиеся здесь, это подтвердят.
С мест раздались крики «Да, да, конечно!», а экзальтированный поручик Лихонос даже зааплодировал.
— Более того! — Александр жестом руки призвал собравшихся к тишине. — Мне кажется, что большинство из собравшихся здесь офицеров гвардии может сказать то же и о своих товарищах…
Ответом ему снова были одобрительные выкрики.
— Но собравшиеся здесь офицеры представляют далеко не всю гвардию, князь! — снова взял слово граф Толстой. — К примеру, я не вижу здесь ни одного офицера из Флотского экипажа. Нет павловцев, литовцев, московцев, конногренадер… Не вижу ни одного гродненского гусара, да и гусар вообще…
— Врете, Никита Романович! — тут же откликнулся князь Багратион-Мухранский, поручик лейб-гусарского полка, откровенно скучающий где-то в задних рядах: сегодня, в отличие от привычных сборищ, вина не подавали. — Тут мы, лейб-гусары!
— Прошу прощения, Петр Сергеевич, — извинился Толстой. — Я вас не заметил.
— Охотно извиняем, — тенорком пропел штаб-ротмистр фон Граббе, тоже носивший красный мундир. — Всем известно, что вы, граф, слабы…
Никита Романович побагровел:
— Что вы имеете в виду, барон?..
— Зрением-с! — нахально заявил гусар. — Всего лишь зрением!
— Прекратите, господа! — вынужден был вмешаться Ладыженский. — Только ссор и поединков нам с вами недоставало!
— Нет, пусть он скажет прилюдно, что именно имел в виду! — продолжал кипятиться граф, натерпевшийся уже предостаточно от задиристых гусар. — Я, знаете ли, не привык терпеть от какого-то колбасника…
— Это кто здесь колбасник? — вскипел в свою очередь фон Граббе, действительно имевший немецкие корни, причем весьма сомнительного происхождения, не исключено, берущие свое начало и от упомянутой Толстым профессии, не слишком уважаемой в дворянской среде.
Забияк удалось утихомирить лишь общими усилиями, и то только когда Бежецкий с Ладыженским дали обоим забиякам слово дворянина, что выступят секундантами на поединке лейб-гусара с измайловцем, буде кто-нибудь из четверых останется в живых после «дела» и не потеряет к оной кровавой забаве интереса.
— Итак, определим цели… Александр Павлович, прошу вас.
Александр пошел «к доске», смущаясь немного, будто и впрямь вернулся в школьные времена, но на полпути его остановил недоуменный бас Новосильцева:
— Позвольте, господа, какие еще цели? Разве мы не идем прямо на Зимний?.. Все вместе, марш-марш!..
— Вы, Михаил Сергеевич, не забыли, что мы в двадцать первом веке живем? — язвительно спросил великолепного кавалергарда капитан Крестовский, один из составителей плана вооруженного выступления. — Не годятся сейчас методы века осьмнадцатого… Смелее, Александр Павлович!..
Обсуждение предстоящего и конкретной роли каждого из заговорщиков затянулось почти до двенадцати ночи.
В конце концов в горячих спорах, чуть ли не переходящих в потасовку (хотя горячительного сегодня так и не выставили), был определен состав ударных отрядов, которым предстояло занять ключевые точки города, розданы карты, сообщены позывные для связи…
— Так когда же конкретно выступаем? — в конце концов задал вопрос, волнующий всех без исключения, чей-то молодой, ломающийся басок.
Александр, стоящий с указкой у большого плана Санкт-Петербурга, прикрепленного к стене, улыбнулся.
— Вчера было рано, — по-ленински прищурившись, заявил он соратникам. Можно было бы и скартавить слегка, но, увы, никто из присутствующих все равно смысла шутки не уловил бы: анекдоты про Ильича остались по ту сторону незримой грани, разделявшей миры. — А завтра будет поздно… Нам кажется, — он обвел рукой «президиум», — что выступать нужно завтра… Вернее, уже сегодня ночью. Есть другие мнения?
Ответом ему был дружный возглас восторга, в котором отдельные возражения и трезвые резоны утонули без остатка…
* * *
Ночной город всосал немногочисленные крытые грузовики, заполненные вооруженными до зубов офицерами, уже не заговорщиками, а инсургентами, и легковушки, в которых разъезжались по своим частям вызвавшиеся поднять свои взводы, роты и батальоны. Время «Ч» было назначено на три часа ночи, разгар часа Быка, когда так сильны чары сна и ожидаемое сопротивление охраны объектов, подлежащих захвату, будет самым слабым. На внезапность выступления делали особенную ставку, и, по зрелом размышлении, все должно было сработать.
