— Хорошо, хорошо… А как хоть этот крейсер-то называется, Владимир?
— А я разве не сказал? «Аврора»! Крейсер «Аврора»…
Бежецкий потрясение опустил трубку, не слушая больше того, что пищала, восторженно захлебываясь, мембрана.
Ничего себе символ!..
* * *
С высоты птичьего полета «Аврора» ничем не напоминала свою знаменитую тезку, ставшую символом Великой Октябрьской революции, но производила впечатление более чем солидное. Да, Бекбулатов был прав: с такой огневой мощью несговорчивых кронштадтцев можно оставить на десерт…
— Что тебе снится, крейсер «Аврора»?.. — промурлыкал себе под нос Бежецкий, когда вертолет резво пошел на посадку. — В час, когда солнце встает над Невой…
Солнце, правда, наоборот начинало свое неспешное снижение, но песня есть песня — слова из нее не выкинешь…
— Где ты болтаешься, Сашка! — завопил с борта крейсера Бекбулатов, едва Александр показался на пристани в сопровождении нескольких гусар, вооруженных до зубов. — Я тебе даже адмиральский трап выторговал, а ты…
На борту делегацию встречала небольшая группа военных моряков, облаченных в парадные мундиры.
— Капитан второго ранга Колчак, — представил сияющий, как новенький империал, Володька высокого морского офицера в белой форме с хищным костистым лицом под широкой фуражкой с золотой кокардой. — Хозяин здешних мест. Да вы, кажется, знакомы…
В голове Бежецкого привычно (хотя в последнее время это случалось все реже и реже) щелкнуло, и словно по экрану компьютера побежали воображаемые строки: «Колчак Николай Александрович, капитан второго ранга, командир крейсера ВМС Российской империи „Авроpa“…» Что-то там такое неприятное было у него с Бежецким… То ли ссора, то ли просто какая-то размолвка… А потомок-то похож на своего знаменитого предка, очень похож… Конечно, печально знаменитого в мире майора Бежецкого, ибо здесь, в этом мире прадед командира «Авроры» не прославился ничем, кроме полярных экспедиций и нескольких, известных в узком кругу гидрографов и гляциологов, открытий. Равно как и прототип его корабля, отличившийся лишь в паре второстепенных морских боев Британской кампании и благополучно разрезанный в свое время за полным моральным устареванием «на иголки».
— Граф… Простите, князь, — поправился капитан второго ранга. — Позвольте на пару слов…
Два офицера, морской и сухопутный, чуть ли не под ручку, как старые приятели, отошли к борту.
— Знаете, князь, — после некоторого молчания произнес Колчак, не глядя в лицо Александра. — Я давно уже понял, что тогда был не прав… Хотел приехать к вам, извиниться, да все никак не получалось… А потом эти события прошлого года… Вам стало не до таких мелочей…
— Какая ерунда, капитан, — заявил Бежецкий, мучительно вспоминая причину «его» ссоры с Колчаком и никак не в состоянии вспомнить. — Я давно забыл об этом.
— Да? — Капитан заглянул ему в глаза. — Это правда?
— Вашу руку, — вместо ответа протянул ему ладонь Александр…
29
— За последние несколько часов положение разительно изменилось… — Князь Карпинский, неделю назад повышенный в чине и назначенный столичным генерал-губернатором вместо старенького Алметьева-Талшинского, держа красную сафьяновую папку с докладом на вытянутых руках, вытянулся перед столом, за которым восседал, подперев ладонями тускло-рыжую голову, светлейший.
Новый градоначальник, как было известно всем без исключения в Санкт-Петербурге, страдал близорукостью, но очки с каким-то дамским жеманством носить-стеснялся, считая, что они его не то старят, не то лишают мужественности. Где рыхлый, если не сказать толстый, лысоватый чиновник пятидесяти девяти лет отроду нашел в своем облике молодость, тем более мужественность, оставалось тайной за семью печатями, но подчиненным князя любую бумажку, предназначенную для его глаз, даже самую незначительную, приходилось печатать таким крупным шрифтом, который любой другой разглядел бы за десяток-другой метров. От сиятельных нападок и обвинений в беспричинной экономии бумаги их это, впрочем, не спасало… Сегодняшний доклад, содержание которого можно было сформулировать всего лишь двумя короткими словами: «Плохо дело», занимал, например, сто девяносто пять страниц.
— …к худшему, — продолжал тем временем Аристарх Леонидович, косясь одним глазом пусть и близорукого, но весьма искушенного царедворца на «полудержавного» властелина, всесилие которого, похоже, в данный момент дрожало даже не на волоске, а на паутинке. — К инсургентам, число которых нами, довольно опрометчиво, как оказалось, было признано незначительным…
— Кем это «нами»? — поднял на генерал-губернатора покрасневшие водянистые глаза с набрякшими веками Челкин. — Кого вы имеете в виду, князь?
В голосе светлейшего опасно звенел металл, что вогнало Карпинского едва ли не в ступор.
— Своих подчиненных, ваша светлость! — отчеканил он, пытаясь втянуть свое объемистое брюхо и принять молодцеватый вид. — И себя лично… — добавил он несколько ниже тоном.
— То-то! — сварливо заметил Челкин, снова опуская подбородок на ладони. — А то, понимаешь, взяли моду…
Какую именно моду взяли загадочные «они», Аристарх Леонидович так и не узнал, поэтому, выждав некоторое время и не получив разъяснения, продолжил:
— Блокированным в комплексе зданий Нового арсенала главным силам инсургентов удалось прорвать блокаду при помощи внезапно перешедшего на их сторону Гродненского, гусарского полка, имеющего на вооружении тяжелую бронетехнику…
— Так у этого лже-Бежецкого уже и танки есть?!
— Так точно, — упавшим голосом подтвердил князь, — шестьдесят семь машин…
— Откуда так много? Ведь у гродненских гусар по штату должно быть значительно меньше?
— На сторону инсургентов переходят все новые и новые воинские части… Более того, используя гусарские тягачи, им удалось вывести из Арсенала несколько тяжелых орудий и привести их в боевую готовность.
— Сколько? — ахнув, подался вперед Челкин.
— Две полные батареи…
Светлейший сжал виски ладонями и застонал, словно от головной боли.
— А что командир двадцать третьего пехотного? Как бишь его там?.. Полковник Мерецков, кажется…
— Двадцать третий пехотный полк также в полном составе перешел на сторону инсургентов. Их главари сумели убедить солдат в том, что добиваются восстановления власти государя императора, попранной узур…
Спохватившись, что чуть было не сказал лишнего, Карпинский замолчал, прикусив язык.
— Что же ты, Аристарх Леонидович, остановился? — криво усмехнулся Челкин. — Договаривай уж, коли начал!..
— Якобы попранной вами, — вывернулся лизоблюд.
— А сам-то Мерецков? Застрелился? Арестован?
— Увы, по-прежнему возглавляет полк. Бежецкий сумел переубедить его.
