И тут оба услышали глухие удары в стену…
* * *
Вадик, обливаясь потом, тащил на плече тяжеленного, как ему казалось, едва перебирающего ногами раненого, стараясь не отставать от так чудесно явившегося за ним командира. Тот тоже почти волок на себе человека, но, в отличие от Вадикова «товарища», вполне могущего идти самостоятельно. Могущего, но не желающего ни в какую.
Паренек вообще не знал, что подумать. События развивались настолько быстро, что у него, вчерашнего студента и сугубо мирного человека, голова шла крутом.
А все началось с того, чего он боялся с самого начала пребывания на чужой земле, — он попал в плен.
Да-да, плена он, как и многие его товарищи, боялся больше опасности остаться калекой, даже больше самой смерти. Что такое смерть для молодого человека, только-только вступившего на тропу жизни? Мгновенная болезненная неприятность — не более! Выросший в обычной советской семье, атеизм он впитал с младых ногтей — вместе с карикатурами в газетах и журналах на бородатого старичка с нимбом над головой, вместе с разоблачениями всяких церковных чудес по телевизору, вместе со знаменитым: «Гагарин в космос летал, а Бога там не видал!» На пионерском сборе однажды бойко выступал с обвинениями в адрес двоих соучеников, замеченных в Пасху на кладбище, став комсомольцем, рисовал в стенгазете смешных старичков и старушек, стучащих лбом в пол, и попа в огромном клобуке возле церкви… А не веря в Бога, разве можно верить в рай или ад?
А вот плен — это действительно страшно. Тут и фильмы про войну с изможденными узниками за колючей проволокой, и клеймо «предатель»… И самое ужасное — то, что узнал уже здесь, вдалеке от мирного и благополучного Союза, где такое показалось бы страшной сказкой из разряда «руки мертвеца» или «красного пятна», рассказываемых в пионерском лагере после отбоя. То, что шепотком передавали друг другу товарищи по казарме, что, как клялся сержант Перепелица, он видел самолично: издевательства и мучения, которым подвергают пленных «шурави» проклятые душманы. Отрезанные половые органы, выколотые глаза, вспоротые животы… А сколько еще дорисовывало с детства чересчур живое воображение!
И потому Вадик твердо знал одно: в плен никогда не сдастся! Или автоматный ствол в рот, чтобы последней пулей — остальные, разумеется, будут выпущены по врагу — разнести себе череп, или граната с выдернутой чекой в руке, как в тех же военных фильмах. Чтобы потом вспоминали как героя, чтобы даже гад Перепелица смахнул непрошеную слезу, когда узнает…
Но получилось все до обидного просто и обыденно: его даже не душман — головорез, увешанный с ног до бороды оружием, взял в плен, а простой местный мальчишка с дедовским ружьем. И собакой. Вернее, собака и взяла.
Вадик вспомнил придавившую его лохматую тушу, с перепугу показавшуюся огромной, как медведь, разинутую прямо перед лицом вонючую пасть, капающую с огромных клыков слюну… А ведь обиднее всего, что собака-то оказалась вовсе не великанской! Когда на крики мальчишки прибежали взрослые — обычные местные мужики, вооруженные кто чем — от автомата незнакомой марки до обычной дубины и мотыги, а солдата, предварительно обезоружив, обыскав и крепко держа за руки, поставили на ноги — его «пленитель» непонятным образом превратился в обычную дворнягу. Крупную, правда, но ничем особенным не примечательную. Типичный дворовый кабыздох, в крови которого перемешались все образчики собачьего роду-племени от великана-дога до безобидной болонки. Встреть этого «пса Баскервилей» студент Максимов где-нибудь в московском дворе — даже головы бы не повернул в его сторону, а вздумай тот тявкнуть — так шуганул бы…
Оживленно переговариваясь, афганцы вели связанного его же ремнем безоружного солдата в кишлак, даже не смотря под ноги, по хрустящему под подошвами маковому бурьяну (никаких мин, видимо, и в помине не было), а у пленника из глаз градом катились слезы обиды. Проклятый пес, весело крутя хвостом, забегал вперед и будто смеялся над своим пленником, вывалив едва ли не до земли красный язык, а мальчонка бежал сзади, то и дело швыряя в спину Максимову комья земли и камни.
В расстроенных чувствах, он даже сразу не обратил внимания на то, что кишлак-то вовсе не заброшен: узкие улочки, по которым с триумфом провели пленника, были запружены бородатыми мужиками и женщинами с закрытыми лицами. Он пытался собраться с силами, чтобы встретить неминуемую мучительную казнь, как подобает комсомольцу, и был даже несколько разочарован, когда его — правда, изрядно поколотив по дороге — целехонького водворили в тесную клетушку. И все. Только постоянно сменяющиеся зрители, щипки, тумаки, брошенные камни, комки сухой глины и прочие знаки внимания любопытствующих, которым непременно хотелось, чтобы объект их внимания не оставался к ним безучастным.
Один из аборигенов, видимо, оказался на редкость метким, и Максимов пришел в себя в одиночестве, в абсолютной темноте. И совсем упал бы духом, если бы не чудесное явление командира — лейтенанта Бежецкого — с автоматом наперевес и головешкой (в первый момент показавшейся факелом Прометея) в руке.
Жаль только, что славный молодой взводный, вполне симпатичный Вадику по службе, резко и безнадежно спятил. То ли от его, Вадиковой, пропажи, то ли от чего еще, но возомнил он себя почему-то белогвардейским офицером, нацепил незнакомую форму и наотрез отказался узнавать спасенного им солдата. Разве можно это считать признаком здравого рассудка?
— Стоп! — оторвал паренька от горестных размышлений голос командира. — Ну, похоже, ты был прав — мин на этом поле действительно нет. Иначе мы бы об этом узнали, — пошутил он, вселив некоторую надежду в солдата, — первыми! Куда теперь?
— Давайте к нашим, това… — Максимов благоразумно проглотил «товарища» и «лейтенанта» заодно: кто знает, как отреагирует на это спятивший «белогвардеец». — Господин поручик! Вон туда — за ту гору. Там застава…
— Застава, застава, — передразнил Бежецкий. — Эх, не верю я тебе, солдат. Чтобы застава, да в двух шагах от бандитского логова? Что-то ты темнишь. Про мины не соврал, хвалю. Тревогу не поднял, поручика, вон, тащишь… Кстати, барон, как вы там?
— Благодарю, поручик, — прохрипел с видимым трудом раненый, которому помогал идти Вадик. — Вашими молитвами…
«Еще один сумасшедший, — обреченно подумал молодой человек. — Мало того, что тоже поручик, да еще и барон в придачу! Ох, чует мое сердце: загремлю я с этими чудиками в дурничку… Если повезет выбраться, конечно…»
— А вы, случаем, не знаете, куда идти, поручик? — снова спросил Бежецкий. — Вы же потомок викингов, должны хорошо уметь ориентироваться по звездам.
— Путаете вы, поручик, — ответил барон, тяжело обвисая на плече солдата. — Я, хоть и вырос близ моря, в звездах и прочих морских хитростях ни черта не смыслю. К тому же мои предки к викингам имели столько же отношения, сколь и ваши, Бежецкий. Спросите лучше нашего матроса, может, их там во флоте учат всяким навигаторским штукам?
— Да не матрос я, — буркнул Вадик. — С чего вы взяли?
— А тельняшка тогда зачем?
