С Линевичем тоже не все было в порядке. Когда стало ясно, что от погони они оторвались, столичный чиновник резко изменился, повеселел, сыпал комплиментами Саше, строил планы насчет своего триумфального возвращения в Кабул…
— Я буду ходатайствовать о награждении вас, Александр Павлович! — вещал он. — Вы настоящий герой! Никто на вашем месте не способен на такой подвиг! Не только сбежать из плена смогли, но и вывели нас с поручиком! Я преклоняюсь перед вами, господин Бежецкий!
А бедняги Максимова, пожертвовавшего своей жизнью, чтобы они трое могли спастись, для него как будто уже и не существовало…
И так же резко сменилось его настроение буквально через пару часов. Чиновник стал раздражительным, кричал на офицеров, порывался повернуть назад… Подобные смены настроения повторялись с тех пор регулярно, и поручику стало понятно, что мозги путейца не выдержали встряски… Позапрошлой ночью он вообще исчез, и Александру удалось разыскать его лишь после долгих поисков — чиновник метрах в двухстах от «лагеря» сидел под скалой, обхватив колени руками, и плакал навзрыд, словно малый ребенок. После этого Бежецкому приходилось, невзирая на бурные протесты отбивающегося руками и ногами (даже кусаться пытался) чиновника, связывать его на ночь и во время привалов.
Вот и сейчас, стреноженный, он лежал рядом с безмолвным фон Минденом, бледностью и неподвижностью походившим на мертвеца, понося своего спасителя на чем свет стоит.
— Палач!.. Убийца!.. Освободите меня сейчас же, мерзавец! — Господин Линевич уже охрип от долгих криков, и проклятия его походили на сиплое карканье. — Вам удалось добыть что-нибудь съестное? — тут же, без перехода, деловито осведомился он. — Я умираю с голода!
— Нет, впустую, — устало ответил Саша, аккуратно ставя автомат к камню и опускаясь рядом.
— Бездарь!.. Подонок!.. — снова заголосил кликуша, ворочаясь на своем жестком ложе.
«Может, развязать его к чертям собачьим? — подумал офицер, отворачиваясь. — Пусть идет себе на все четыре стороны! Доберусь, в конце концов, и с одним фон Минденом. А там скажу, что путеец сбежал ночью, когда я спал…»
Но, думая об этом, Саша уже знал, что никогда так не поступит. Даже если придется тащить на себе сразу двоих: все более теряющего подвижность барона и связанного чиновника.
— Заткнитесь, Линевич, — не открывая глаз, внятно проговорил фон Минден, которого Саша полагал пребывающим без сознания. — Надоели уже своей бездарной имитацией бреда хуже горькой редьки.
Путеец мгновенно замолчал, чего Александр совсем не ожидал от него. Лежал и молча сопел в траву.
— Вы не могли бы, поручик, помочь мне перебраться подальше от этого симулянта? — попросил немец, неуклюже пытаясь сесть: ноги у него, похоже, совсем уже не двигались. — До смерти надоел своим скулежом сей господин!
Под злобное бормотание связанного Бежецкий оттащил поручика на несколько метров и прислонил спиной к огромному валуну, нагретому солнцем.
— Хорошо-то как, — блаженно зажмурился барон, подставляя бледное лицо, оттененное огненно-рыжей щетиной, уже претендующей на звание бороды, ласковому солнышку. — Сидел бы так и сидел…
— Зачем вы вообще с нами потащились? — спросил Саша, устраиваясь рядом. — За версту ведь видно, что вы офицер, извините за прямоту, не боевой. Сидели бы в своей конторе, перекладывали бы с место на место реестры да ведомости. К чему этот каприз? Зачем вы вообще здесь, в Афганистане?
— А вы? — улыбнулся, не поднимая век, поручик.
— Ну… — смешался Александр. — Я — другое дело…
— Я слышал о вашей истории, — последовал ответ.
— Ну, знаете ли!.. — ощетинился молодой человек, которого утомили уже пересуды насчет его бегства из гвардии.
— Вот и я тоже романтик, — вздохнул фон Минден. — Что мне светило в Империи? Медленный рост до следующего чина, те же конторы и реестры… Захотелось вот чего-то нового, решительно отличающегося от привычного жизненного уклада… Ну, и дядюшка мне помог.
— И кто у нас дядюшка? — хмыкнул Бежецкий. — Кто-нибудь из придворных шаркунов?
— Ошибаетесь, Саша… Вы позволите вас так называть?
— Конечно, барон. А вас как звать-величать?
— Владимиром Федоровичем, — ответил поручик. — Вы можете — просто Владимиром. Или Володей. Так меня маменька звала в детстве.
— Я думал, что вы какой-нибудь Вильгельм.
— Зря думали. Я с младенчества крещен в православие. Батюшка мой, знаете ли, совершенно равнодушен в вопросе религии и легко согласился бы даже на обрезание наследника, — усмехнулся барон. — По магометанскому канону или по иудейскому — без разницы. Ему, мотающемуся по Европе из одного казино в другое, на все, кроме рулетки и «фараона»,
[11]
было наплевать.
— Почему же он остановился на православии?
— Потому что матушка моя — православной веры, — вздохнул фон Минден. — Елизавета Никитична. В девичестве — Мещерякова…
— Да вы что! — подскочил на месте Бежецкий. — Так вы?..
— Да, я — племянник генерала. Увы, то, что я почитал везением, обернулось той же рутиной, что и в Империи. Правда, выслуга в чин здесь идет быстрее, — саркастически улыбнулся Владимир. — И больше вероятность гибели от шальной пули. В собственном клозете, например.
Саша помолчал, переваривая услышанное, никак не желавшее укладываться в голове. Еще совсем недавно он считал фон Миндена никчемным армейским бюрократом, высиживающим чин и орденок в относительной безопасности, потом — британским шпионом (в свете последних событий его подозрения уже казались поручику откровенным бредом), а на самом-то деле он оказался совсем не таким…
— И что же вас, поручик, подвигло на столь резкие перемены в своей жизни?
— Страсть, — пожал плечами барон. — Пагубная страсть… Я игрок, сударь! — с вызовом заявил он. — Папенькины гены, вероятно. Без его удачливости, правда… А еще — скука.
— И вы проиграли казенные суммы?
— Нет… До такого не дошло. Но я влез в долги, в большие долги, Бежецкий. Вы даже не представляете, сколько я должен.
— Многим людям? — Саша честно попытался припомнить, говорил ли ему кто-нибудь о больших долгах фон Миндена, и никак не мог, что само по себе было странно: Кабул — городок маленький, все про всех все знают…
— Одному, — посмотрел ему прямо в глаза барон расширенными зрачками страдающего от нестерпимой боли человека…
* * *
«А ведь все сходится. — Саша все никак не мог заснуть, ворочаясь на своем жестком ложе под оглушительный храп господина Линевича, умудряющегося сладко почивать даже спутанным по рукам и ногам: вероятно, свою роль играл изрядный слой жира, покрывающий его грузное тело. — Как же я, дурачок, сразу не догадался? Шерлок Холмс выискался…»
