— Это к теме никакого отношения не имеет.
— А вот и имеет, дорогой вы мой! Вы с младых ногтей по пансионам да по гимназиям, до двадцати лет, поди, считали, что картошка на деревьях растет, а молоко из землицы, как нефть, добывают?..
— А он и сейчас так считает, — улыбнулся Хлебников. — Господин Сапунов у нас истый горожанин. Урбанист и социалист…
— Вот именно! — Иван Иванович продемонстрировал широкие мужицкие ладони-лопаты. — А я вот с малолетства, этими вот руками…
Спор явно переходил в горячую фазу, и этому немало способствовали коньячные пары, будоражащие застоявшуюся кровь. Но разгореться окончательно ему было не суждено.
— А я слышал, что англичане свою миссию в Кабуле увеличили, — тихо сказал со своей койки Стебельков. — И в Герат их понаехало много…
— А вы откуда знаете? — повернулся к нему Сапунов. — Кто вам об этом сказал?
— Да так… — пожал тот плечами.
— Ты это… — поддержал оппонента Храмов. — Раз начал — договаривай. Слово-то, оно не воробей…
— Я же при штабе служу, — пожал плечами подпоручик, краснея, как девушка. — При нашем, Джелалабадском. Ну и прочел как-то в бумагах.
— На какую разведку работаете? — сурово нахмурился Рихтер. — Английскую? Японскую? Германскую? Отвечать! Смотреть в глаза! — и прыснул, не выдержав взятого тона киношного контрразведчика.
— Да я одним глазком, — принялся оправдываться длинношеий, похожий на гусенка, подпоручик. — Интересно стало…
— Не обращайте на него внимания, — прервал оправдания юноши Хлебников. — Господин артиллерист неудачно пошутил. Так что вы там прочли? Не бойтесь: из этих стен ничего не выйдет.
— Да я, собственно… — пожал плечами молодой человек. — В общем, там табличка такая была, и в ней цифры по городам. За точность не поручусь, но по Кабулу, кажется, восемьдесят с чем-то человек, по Газни — тридцать пять — это я точно помню. А в Герате аж около двухсот…
— Врешь! — ахнул прапорщик. — Что же это получается?..
— То, что афганцы занялись иезуитской политикой, — тихо проговорил Сапунов. — И нашим, и вашим.
— Опять как в Китае получится! — взъярился прапорщик. — В семидесятые! Мы к китаезам, как к людям, — под протекторат их взяли, армию вооружили, а они — нож нам в спину: самостоятельности, мол, хотим!
— Это их право, как любой суверенной нации…
— Да хрен бы с ним, если бы суверенной! Они, как лярвы подзаборные, от нас — бочком-бочком, а к британцам со всем ихним удовольствием!..
«Не надо было столько пить, — подумал Саша, чувствуя, как в виски колотят мягкие, но упорные молоточки, а подзабытые уже сверла врезаются в изнанку глазных яблок. — Что-то я погорячился, похоже…»
— Саша, что с вами? — всполошился Хлебников, заметив, как побледнел свежеиспеченный орденский кавалер. — Вам плохо? Сестра! Сестру сюда! Стебельков, мать вашу, не сидите разинув рот — бегом за сестрой!..
* * *
Осень, даже в этих южных широтах, уже вступала в свои права.
Кабульской осени было далеко до российской Золотой Поры, воспетой десятками поэтов и запечатленной сотнями живописцев — слишком мало зелени, да и та — далеко от «каменных джунглей» городского центра. Полковник Седых не раз жаловался, что все его попытки озеленить хотя бы территорию вокруг госпиталя разбиваются о вороватость окрестных жителей, проявляющих чудеса воображения, чтобы разжиться дровами за счет беспечных «руси». Так что о смене времени года обитателям «медицинского царства» говорили лишь ночные заморозки да заметно посвежевшие дни. Но солнышко светило по-прежнему, став гораздо ласковее летнего, и выздоравливающие пользовались любым случаем, чтобы выбраться из палат и подышать свежим воздухом, блаженно подставляя светилу отвыкшие лица.
Не стал исключением и Саша. После «орденского» кризиса, чуть было не уложившего его на госпитальную койку всерьез и надолго, он быстро выздоравливал — молодость брала свое — и постепенно приходил в норму. Не проходило дня, чтобы он не гулял на госпитальном дворе, украдкой, несмотря ни на какие запреты врачей, занимался гимнастикой, укрепляя несколько одрябшие мышцы, и подумывал о том, чтобы по примеру некоторых коллег (тех же Храмова, Рихтера и Сапунова) просто-напросто сбежать из-под врачебной опеки к реальным делам.
— Добрый день, — раздалось у него за спиной, когда он, как обычно, предавался китайским и индийским членовредительским упражнениям, уединившись в непросматриваемом из начальственных окон углу двора, у самого забора — «мертвое пространство» подсказали ему завзятые курильщики, прячущиеся тут от зоркого взора полковника Седых. — Чем это вы заняты?
— Здравствуйте. — Александр узнал жандармского ротмистра и неприязненно подумал: «Какой черт принес этого сатрапа на мою голову?»
— И все-таки?
— Да ничего особенного, — пожал плечами поручик. — Вот решил размяться немного…
— А мне показалось, что я узнал тхеквандо.
— Вполне возможно, я не слишком силен в этой премудрости. Так, усвоил несколько упражнений между делом.
— И довольно профессионально, я бы сказал, — хмыкнул ротмистр. — Хотя вот это делается так…
Не чинясь и не беспокоясь за целостность мундира, жандарм тут же изобразил нечто азиатское, и Бежецкому осталось лишь признать, что у него то же движение вышло гораздо грубее.
— А вы где этому научились? — тяжело дыша, поинтересовался молодой человек, когда под руководством самозваного инструктора у него стало получаться гораздо лучше.
— Да было дело… — уклончиво ответил Кавелин, вытирая платочком, извлеченным из кармана, пот, обильно струящийся по лицу. — Примерно в ваши годы, юноша.
Саша прикинул, и вышло, что «его годы» ротмистра, тогда, понятное дело, будущего, пришлись как раз на разгар конфликта, вылившегося в конце концов в знаменитое «Южно-Китайское противостояние».
«А жандарм-то, оказывается, боевой, — с некоторым уважением подумал он. — А ведь так и не скажешь…»
Первоначальная неприязнь как-то сама собой забылась, да и ротмистр оказался неожиданно интересным собеседником… Короче говоря, через полчаса, когда Кавелин, спохватившись, засобирался восвояси, Александру даже жаль было расставаться с гостем.
— Приходите еще, Кирилл Сергеевич, — совершенно искренне провожал он жандарма, совсем позабыв про свою неприязнь к его статусу, сейчас проявлявшемуся разве что в эмблемах на воротнике камуфляжа — ни одной голубой нитки его суровую простоту не нарушало.
— Непременно, непременно, Александр Павлович… Забегу на днях.
Но, уже распрощавшись, ротмистр вдруг остановился, звонко хлопнул себя по лбу и рассмеялся:
— Вот голова садовая! Забыл, зачем приходил! Извините, Александр Павлович, — Кавелин снова подошел к поручику и заговорщически приблизил свое лицо к его лицу. — А как вы смотрите на то, чтобы… Как бы это выразиться… Побыть немного в роли экскурсовода?..
