Из всего лестничного многолюдья двигался один лишь Владислав, то относительно свободно, то с трудом проталкиваясь там, где люди стояли особенно густо. Эта странная статичная очередь, которую не хотелось называть «живой», напомнила ему давным-давно виденное в августе далекого уже восьмидесятого года, когда ему, тогда еще романтичному и восторженному юноше, пришлось много часов выстоять в траурном потоке, стремившемся проститься с Владимиром Семеновичем… Но там людская череда хоть медленно-медленно, но продвигалась вперед. Здесь же, за весь свой долгий подъем, Сотников видел лишь несколько подвижек, когда все разом делали один-единственный крошечный шажок вперед и снова застывали.
«Почему никто не спускается вниз? – размышлял Влад, с трудом протискиваясь мимо потного одышливого толстяка, загораживающего почти весь проход даже со втянутым до отказа пузом, – он тоже напомнил кого-то, казалось давно и прочно позабытого, своей извиняющейся, заискивающей улыбочкой под пышными густыми усами. – Может быть, спуск по другой лестнице?..»
Подъем завершился внезапно, у знакомой двери с белой пластиковой ручкой. Людской поток вливался в нее без остатка, и хотя лестница, ведущая наверх, была свободна, Сотников твердо знал, что ему – сюда.
И снова он шел вперед, провожаемый завистливыми и сочувствующими, злобными и безразличными взглядами десятков незнакомых людей. Иногда из очереди протягивалась рука, чтобы схватить, поставить на место, не пустить… Но на чересчур инициативного «очередника» цыкали, и Владислав продолжал свой путь через бесконечную анфиладу комнат, рассмотреть которые не было времени.
Казалось, пути не будет конца, но конец бывает у всего. Даже у очереди.
За очередным дверным проемом оказался тупик. Вернее, совсем не тупик, а что-то вроде предбанника с расставленными вдоль стен стульями, на которых, будто на приеме к врачу, сидели люди. Как раз в тот момент, когда Влад вошел, над дверью в конце узкого, словно школьный пенал, помещения вспыхнул матовый плафон, и, повинуясь этому сигналу, один из ожидающих встал, открыл дверь и исчез за ней, плотно притворив за собой. Сидящие синхронно пересели на соседние места, и снова воцарилась неподвижность.
– Иди сюда, сынок, – раздался до боли знакомый голос, и Владислав с замиранием сердца увидел отца, сидевшего на третьем стуле от двери. – Я тебе место занял.
Рядом с ним действительно пустовало одно место.
Странное дело: никто не возмутился, как это часто бывает в присутственных местах, не принялся качать права, причитать что-то сакраментальное вроде «Вас тут не стояло…» Все знали правила игры и неукоснительно их исполняли. Сотников-младший просто прошел к своему месту и уселся на знакомо скрипнувший стул.
Нет, не на стул! Все, не исключая человека, только что покинувшего «предбанник» на двух здоровых ногах, сидели в инвалидных креслах на колесах, похожих на отцовское, словно близнецы.
– Что это, папа? – вполголоса спросил Влад, косясь на терпеливых соседей. – И кто эти люди? Зачем мы здесь? И почему ты…
– Много вопросов, – так же негромко ответил отец, и Владислав замолчал.
– Это суд, – сообщил Сотников-старший, помолчав минуту.
– Страшный суд? – обмер сын.
– Для кого-то, может быть, и страшный… Понимаешь, все эти люди, – острый щетинистый, как всегда подбородок обвел присутствующих, – писатели. Кое-кто – настоящий, признанный, большинство – просто считает себя таковыми. Кто-то из них талантлив, может быть, даже гениален, кто-то – абсолютно бездарен, кто-то – серединка наполовинку, вроде твоего покорного слуги… Но все без исключения – и ты тоже – взвалили на свои плечи тяжкую ношу. Захотели быть Творцами, Создателями… Это не просто громкие слова, сынок. Любой, когда-либо берущий в руки стило, сознательно или нет, создает свой мир. У кого-то этот мир ярок и полон красок, живет и дышит, у кого-то – плоский и серый, будто асфальт, но в любом случае – это мир…
Отец замолчал, ковыряя желтым ногтем подлокотник кресла.
– Все они, хотят этого или нет, населяют свои миры сонмом людей со своими характерами, привычками, судьбами, смело распоряжаясь ими, лихо меняя все на свете или рабски тащась в проложенной колее… И никто не подозревает, что, создавая свой мир, пусть даже совсем сказочный и к реальности отношения, кажется, не имеющий… Когда-то давным-давно, в далекой Галактике… Помнишь? – лукаво подмигнул отец, цитируя «Звездные войны». – Но даже мир из этого «давным-давно» и «далеко-далеко» влияет на наш, реальный. И хорошо, если влияет чуть-чуть, совсем незаметно или больше, но в положительную сторону. Бывает совсем обратное…
Свет снова вспыхнул, дверь сглотнула еще одного «посетителя», и всем остальным пришлось передвинуться на одно кресло ближе.
– Видишь ту даму? – указал Сотников-старший на бледную худощавую брюнетку, довольно интересную, на взгляд Владислава, только что вошедшую и теперь сидящую у самой входной двери. – Это модная сейчас писательница, автор нескольких десятков детективов. Кое-что даже экранизировано… Сериалы, конечно. Для нее, думаю, суд будет страшным.
– Почему?
– Она талантлива, Владик. Поэтому ее книги очень сильно изменяют этот мир, но… далеко не в лучшую сторону, я бы сказал. Слишком уж много крови, лжи и предательства на страницах, написанных ею.
– А разве их мало в жизни?
– Много, сынок. Очень много. Но пойми правильно: литература – это не зеркало. Вернее, не плоское бесстрастное зеркало, отражающее все, как оно есть. И не настолько кривое, как считают многие. Я бы сравнил хорошую литературу с изделием рук средневекового ремесленника. Старательного, но не всемогущего. Знаешь, есть такие зеркала в музеях – не совсем ровные, не совсем гладкие… Глянешь в такое и не всегда можешь быть уверен заранее, что именно там увидишь. Что-то искажено, что-то увеличено или уменьшено, что-то полускрыто туманом… Это добрые зеркала, сын.
Пришлось пересаживаться еще раз, и теперь отца отделяло от двери всего одно кресло.
– А судья сегодня в ударе, – заметил он. – Быстр, как никогда.
– Что там, за этой дверью?
Классик пожал плечами:
– Не знаю, сынок… У каждого – свое. Мы ведь все виновны по-разному, каждый – по-своему. Для одних там – геенна огненная или ангел с пылающим мечом, для других – всего лишь скучный кабинет и усталый чиновник…
– Невиновных нет?
– Нет.
– А у тебя там что? Ангел или чиновник?
– У меня? Не знаю… Посмотрим.
Очередь сдвинулась еще на человека.
– А у меня, отец?
– Увидишь… В свое время.
– Не сейчас?
– Может быть, и сейчас. А может быть – через десятки лет… Время здесь не имеет значения.
– Но…
Над дверью вспыхнул свет, отец легко поднялся из своего кресла и, улыбнувшись на прощанье, распахнул дверь, из которой дохнуло космическим холодом… Владиславу показалось даже, что он увидел на миг мириады звезд в непроницаемой черноте…
